От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю. Мартин Пачнер

центральные области Персии, и еще сильнее – после вторжения в столь дальние страны, как Афганистан и Индия.

      Чтобы удержать власть над этими территориями, Александр пошел на меры, идущие вразрез с тем, чему его учили: он перестал принуждать негреческие народы к полному подчинению[58]. Александр стал одеваться по обычаю покоренных им стран, начал принимать обитателей присоединенных земель в греческое войско[59], сочетался браком с бактрийской княжной, устроив необычный для греков местный обряд, совершал моления местным богам и требовал от своих восточных вассалов, чтобы они падали перед ним ниц[60].

      Верные спутники Александра, шедшие вместе с ним из Македонии и Греции, начали роптать[61]. Местные аристократы постепенно вытесняли их из окружения царя, а сами они уже с трудом узнавали своего правителя. Недовольство проявилось открыто, когда Александр созвал своих давних соратников на пир «для своих». Однако он потребовал, чтобы и в узком кругу каждый из них, согласно восточному обычаю, простерся ниц перед правителем, а он, в качестве жеста благосклонности, будет позволять подниматься и целовать их. Закаленным в боях ветеранам не нужно было быть афинскими демократами, чтобы счесть себя глубоко оскорбленными. И все же они, пусть и неохотно, подчинились требованию. Лишь один дерзнул воспротивиться – Каллисфен, внучатый племянник Аристотеля, служивший у Александра летописцем. «Я потерял только один поцелуй», – заявил он[62], не побоявшись гнева Александра, что позднее привело его к плачевной участи.

      Александр уже не довольствовался титулом царя Македонии. После покорения Вавилона он провозгласил себя владыкой Азии[63]. Полководцев Александра настолько оскорбляли иноземные наряды и новые обычаи Александра, что они упустили из виду главное: весь подчиняющийся ему мир становился греческим. Александр оставлял на своем пути греческие и македонские гарнизоны, задачей которых было держать в покорности местных правителей. Вскоре в империи появилась целая россыпь греческих поселений, многие из которых были названы в честь правителя[64]. Существовали десятки языков и культур[65], греки же категорически отказывались осваивать иностранные языки и системы письменности. И неприязнь к большинству негреческих народностей была тесно связана с их языками и письменностью; греки называли чужеземцев варварами, поскольку их речь была им непонятна и звучала бессмысленным ворчанием – «бар-бар-бар»[66]. Потому-то вопроса о том, на каком языке следует говорить грекам и македонцам, поселившимся в дальних странах, даже не возникало: естественно, на греческом. Даже Александр, ходивший в иноземных одеяниях ради своего окружения, в котором стали заметно преобладать жители покоренных стран, не дал себе труда овладеть хоть одним чужим языком.

      Главная роль в этом лингвистическом нашествии досталась Гомеру, и не только из-за любви Александра к его произведению.

58

Плутарх. Указ. соч. XLV, 1.

59

Там же. XLVII.

60

Арриан. Указ. соч. IV, 5–6.

61

Плутарх. Указ. соч. L, 5–6.

62

Арриан. Указ. соч. IV, 12; Плутарх. Указ. соч. LIV, 4.

63

Там же. IV, 14 (7).

64

Harris W. V. Ancient Literacy. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1991. P. 118ff.

65

Ibid. P. 138.

66

Во всех европейских языках, кроме русского, украинского, белорусского и болгарского, слово произносится и пишется с «б» («b»), а не «в» («v»). Это можно объяснить тем, что слово было заимствовано непосредственно из позднегреческого, а не из латинского, как это случилось с французским, немецким и английским языками. (Здесь и далее, если не указано иное, примеч. перев.)