Венки Обимура. Елена Арсеньева

делать…

      – Не меня вини, Митреюшко, – молвил тихо да смиренно. – Все силы свои отдал, все слова заговорные перебрал.

      – Да что толку?!

      Замотал головой Ерема:

      – Знать, напущено на нас!

      Страшные слова! Напустить и поветрие модно, и стрелы, и самую моровую язву, оспу-златеницу, всякую другую лихую болесть. А Ерема все плетет из слов тенетник:

      – Куроклик я слышал, куроклик! Беда, коль курица петухом поет. Чую напасть неминучую, пролетит над Семижоновкой вскорости птица Юстрица!

      Непонятное во сто крат сильней страшит.

      – Юстрица?! – заробел мужик, а Ерема так и бьет словами:

      На море на Окияне,

      На острове на Буяне

      Сидит птица-Юстрица.

      Она хвалится-выхваляется,

      Что все видала,

      Всего много едала:

      И царя в Москве,

      Короля в Литве,

      Старца в келье,

      Дитя в колыбели…

      – Смерть… – догадался мужик, а Ерема кивнул:

      – Смерть! Была, ох была беда, мимо проходила, упредить упредила, да не вняли мы!

      – Чему не вняли? – разинул мужик рот да глаза, а Ереме лишь того и надобно:

      – Припомни-ка, Митреюшко, что содеялось с Никифором да Степанидой, соседями твоими?

      – Известное дело! – хмыкнул Митрей. – Огненный Змей к Степаниде наведался, с чего и родила она черненькую кикимору.

      – Так, так, – кивает Ерема. – А припомни свадебку их…

      Митрей собрал кожу на лбу складками, но, сколь ни тужился, ничего более вспомнить не мог.

      – А волчье сердце помнишь? – вкрадчиво подсказал Ерема.

      – Какое сердце, прости меня Господи?!

      – То самое, что молодым поперек пути бросили!

      Не помнил Митрей никакого сердца, какое бросали бы под ноги Никифору со Степанидой, чтобы навлечь на них беду, но тут подскочила Ненила, бабенка лукавая, и на язык и на действо лихая, из тех, о ком говорят: «Лукавую жену в ступе не утолчешь!»

      – А я помню, помню! – затараторила она. – Иссуши меня Господь, как маковое зернышко, ежели вру. Напущено было на них!

      Напущено… опять это проклятое слово. Митрей содрогнулся:

      – Кто ж Лиходей этот?

      – Не иначе угорь-рыба ему подвластна, – нарочно уходит от ответа Ерема. – На утренней зорьке выметнется она на берег и ходит-перескакивает по росе версты на три. Смывает-сбрасывает с себя все свои лихие болести на пагубу человеку. Хитер угорь-змей водяной, злобен. На жало ему запрет наложен на веки вечные за великие прегрешения, но попади отравленная им роса на человека или коня…

      – A-a! – взревел Митрей, и Ерема мысленно перекрестился: «Ну наконец-то дошло до тебя!» – Извели коня?! Лопни мои глаза, развались утроба на десять частей, если не извели!

      Пожал плечами знахарь, устремил вдаль загадочный взор… заметил это Митрей, сгреб Ерему за ворот:

      – Говори, что знаешь!

      – Что, что… – высвободился быстроглазый