Когда мой папа надевает шляпу. Анна Вербовская

едставляю: остров, ветер, мы с папой спрятались в маленьком домике, прижавшемся к скале. Страшно!

      – Не бойся! – смеётся папа и гладит меня по голове. – Я спою тебе другую песню.

      Мой Лизочек так уж мал, так уж мал,

      Что из крыльев комаришки

      Сделал две себе манишки,

      И в крахмал, и в крахмал!

      – Пап, что такое манишка?

      – Манишка… ну… такой нагрудник…

      – Как у малышей?

      – Почти. Только его джентльмены под фрак надевают. Вместо целой рубашки.

      – Зачем?

      – Ну… – Папа пожимает плечами. – Может, у кого денег нет на целую…

      – А ты джентльмен? – спрашиваю я папу.

      Папа смеётся:

      – Это ты у мамы спроси.

      – А у тебя есть манишка?

      Нет, у папы моего нету ни фрака, ни манишки. Только песни.

      – Хочешь, про раджу спою?

      Там, где Ганг стремится в океан

      И так ярок синий небосклон,

      Где крадётся тигр среди лиан

      И по джунглям бродит дикий слон…

      – Про раджу грустная… лучше «Утро красит нежным светом…»

      – …стены древнего Кремля, – радостно подхватывает папа. – Просыпается с рассветом вся советская земля!

      Папа поёт везде: дома – в ванной и на кухне, в лифте, в автобусе, на улице по дороге на работу. Иногда мне за него бывает стыдно. Не потому, что он поёт. А потому, что ведёт себя… хуже малыша в манишке, честное слово.

      – Але-оп! – провозгласил на той неделе папа и жестом фокусника вытащил из кармана два билета в цирк. – Клоунов любишь?

      Клоунов я люблю. И акробатов люблю. И воздушных гимнастов. И дрессированных мартышек и львов. И ещё я очень люблю свою маму.

      – А почему билетов два?

      – Потому что мама будет варить нам на обед борщ. И вообще… она цирк не того… не очень.

      – Да-да, – подтвердила мама. – Я больше оперу. И балет. Идите-ка вы лучше вдвоём.

      И мы пошли.

      Всю дорогу папа громко пел:

      С утра я рад, чего-то жду.

      Ура, ура! Я в цирк иду!

      Папа и правда радовался всё утро. Встал в полседьмого. Перебудил весь дом. Заставил меня сделать зарядку и съесть овсяную кашу. Маму – выгладить ему рубашку и завязать галстук. Сам-то он ничего не умеет – ни завязывать, ни гладить.

      Потом надел новый костюм. Начистил до блеска ботинки. Мне велел вымыть туфли, зубы и уши. И вот…

      С утра я рад, чего-то жду.

      Ура, ура! Я в цирк иду!

      Всю дорогу до цирка я крепко держала папу за руку. Боялась, вдруг он пустится ещё и в пляс. Искоса смотрела на прохожих, как они реагируют на его выступление. А папе до прохожих не было никакого дела. Он шёл и горланил без остановки:

      Ура, ура! Я в цирк иду!

      – Пришли уже, – сказала я папе.

      Прямо перед нами вырос огромный белый купол. Вокруг гремела музыка. Крутились карусели.

      – Билеты не забыл?

      Я знала, что говорю. Папина забывчивость вошла у нас в поговорку. Он всегда всё теряет, пропускает, забывает: куртку в троллейбусе, сумку в метро, покупки на прилавке магазина. Я уж не говорю про мой и мамин день рождения.

      – Где билеты-то?

      На этот раз билеты оказались на месте – в кармане папиного пиджака. Видно, он просто забыл их забыть.

      – Проходите, – сказала тётенька в бордовом жакете.

      И мы прошли. Папа втянул носом воздух и зажмурился:

      – Хорошо! Как в деревне!

      Пахло слонами, опилками и сладкой сахарной ватой.

      – А не ударить ли нам по мороженому? – спросил папа. – Или предпочитаешь сфотографироваться с обезьяной?

      Я предпочитала ударить. В смысле – по мороженому. Мы протиснулись к лотку, сплошь заставленному вафельными стаканчиками. Из стаканчиков торчали разноцветные круглобокие шары: белые, коричневые, кремовые.

      – Тебе шоколадное?

      Себе папа взял сразу два: ванильное и крем-брюле.

      – Больше всего люблю цирк из-за слонов и мороженого! – объявил папа, по очереди облизывая сливочные шапки. – Вкуснотища-а-а!!!

      Папа чавкал, хлюпал, причмокивал и хрюкал от удовольствия. Откусывал то от ванильного, то от крем-брюле. Вгрызался в стаканчики. Подхватывал языком стекающие по вафельным бокам капли. В общем, вёл себя… как обычно.

      – Не пойму, какое лучше. Вроде ванильное… Или крем-брюле… А может, оба…

      Ванильное мороженое таяло стремительно. Крем-брюле не отставало. Сладкие липкие потоки текли ручьём: папе на руки, на пол, на лацкан его нового пиджака.

      – Эх, я растяпа! – расстроился из-за пиджака папа и в сердцах взмахнул остатками крем-брюле.

      Кусок