Взгляд сквозь пальцы. Елена Арифуллина

из тех, кто сидит на кургане или парит над степью, высматривая падаль. Морщинистая шея, неподвижный взгляд… Гриф? Орел-могильщик? Никогда не была сильна в зоологии.

      – Добрый день, Анна Прохоровна, – сказала я и положила на скамейку рядом с ней пакет с «Примой».

      – Чего надо?

      – Поговорить.

      – За что?

      – Беда у меня. Посоветовали к вам пойти.

      – Кто?

      – Ну, люди… – обтекаемо ответила я.

      – Те люди, что могли такое сказать, давно в земле лежат. А вот меня она не примает… Да что говорить, раз пришла, значит, про меня знаешь. Так, что ли?

      – Что рассказали, то услышала, а правду или нет, не знаю.

      – И что же ты услышала?

      – Что с вами давно несчастье случилось. И с тех пор вы с ним так и живете.

      Старуха издала какой-то странный звук: то ли хмыкнула, то ли хохотнула. Но от него у меня поджались пальцы на ногах.

      Держись, держись, иди по лезвию ножа, не оступайся. Помни Таськины слова. Подвякивай. Вспомни Макарова: ты не доставала ему до плеча, и топор в его руках был отточен добела – блестящая полоска на лезвии. Ты уболтала его, он сам пошел садиться в машину, даже позволил тебе идти сзади, прикрывать его от агентов ЦРУ, ФБР, КГБ и кого-то еще. Будь искренней на девяносто пять процентов, а остальные пять контролируют степень искренности и отслеживают окружающее. От тебя исходят приятие и понимание… уважение и доверие… Исходят и возвращаются к тебе. Зеркаль. Дыши в такт…

      – Хитрая лиса, – сказала старуха. – Хитрая, но не врешь. Ну, говори тогда – осуждаешь ты меня, винишь небось?

      – Нет, – ответила я без колебаний. – Не мне вас судить, и не дай бог никому такого выбора.

      – Не было там Бога. Ни там, ни в лагере. А судить меня уже судили. Ты вот умная, ученая, скажи – Он меня простит?

      – Вас – да. Тех, кто вас до этого довел, – нет. Я так думаю.

      – Я с тех пор ни разу досыта не наелась. Сколько бы чего ни съела – все как в провальную яму. Только мяса не ем… с того самого раза. Хлеб ем, буханку могу зараз съесть. Тогда-то он только снился. Проснешься и думаешь: лучше было б не просыпаться, во сне сдохнуть – с хлебом. Всегда голодная, курю вот, голод заглушаю. Мне Она так и сказала: ты тогда в последний раз досыта поела…

      Мне вдруг стало зябко – словно я открыла дверь, и оттуда потянуло холодом, сыростью, тленом.

      – А вы Ее… видели?

      – Как тебя вижу.

      – А какая Она?

      – У каждого своя.

      – Как Она выглядит?

      – Моя – как Розка-комиссарша: в черной кожанке и сапогах. Я у нее, суки, в ногах валялась, сапоги эти целовала… Посейчас помню, как они салом пахли, все их облизать хотелось… Христом-богом молила: отпусти, скажи этим, с пулеметом, на околице, пусть зенки чуток прижмурят, мышью проскользнем: балочкой в степь, а там на станцию… хуже не будет… Нет, говорит, стране хлеб нужен, а вы враги классовые… А дети, спрашиваю? И дети, отвечает, кулацкое отродье… Не было там Бога.

      Я Ее видела,