Инферно. Роман-пасквиль. Станислав Шуляк

и слышалось сбивчивое дыхание юной особы, и тяжёлое натруженное дыхание старого доктора.

      – Пусть! Пусть! – стонал доктор. – Ещё! Ещё! Показалось! Нет! Нет! Ещё! Ещё!..

      – Подсматривает! – крикнула ещё Соня. – Ну уж я ему покажу! – она вдруг извернулась, не меняя положения, наклонилась, стащила с ноги тапок и с силою запустила тапком в дверь, за которою стоял Фряликов.

      Хормейстер отлетел от двери и на цыпочках понёсся в сторону кабинета.

      – Пусть! Пусть! Пусть! – слышал он за дверью беспорядочные восклицания доктора Яда.

      В кабинете он бросился в кресло и сидел, воровато оглядываясь и стараясь унять сбившееся дыхание. Стыд обжигал его; ему было стыдно увиденного, ему было стыдно, что его самого застали за подглядываньем. Как будто он подглядывал из любопытства! Нет, он подглядывал не из любопытства, он подглядывал оттого, что думал: может, там кому-то надо помочь! Да-да, именно так! Он так и скажет: он подглядывал оттого, что хотел помочь! Кому он хотел помочь? А он не знал, кому он хотел помочь, он просто хотел помочь, и – всё! Именно так! Сегодня он поможет другим, а завтра помогут ему! Хотя лучше бы, ему самому помогли сегодня. Он сегодня нуждается в помощи, именно поэтому он пришёл к Генриху Александровичу, и именно поэтому он оказался в таком щекотливом, – да-да, чёрт побери! – в таком невероятно щекотливом положении.

      Звуки за стенкой, кажется, затихли, Ипполит Глебович, во всяком случае, их не слышал. Так значит именно сейчас сюда вернется доктор Яд, и ему, Фряликову, придется давать объяснения. Что ж, он готов к тому, он даст свои объяснения.

      Вошла Соня. Беззвучно вошла. Одна нога была у неё босая, другая в тапке. Она посмотрела на Фряликова, кажется, хихикнула тихонько и отошла к книгам на стеллаже. Ипполит Глебович смущённо кашлянул, потом ещё раз, ещё смущеннее.

      – А Генрих Александрович, не скажете?.. – тихо спросил он.

      – Папа? – переспросила девушка.

      – Да, Генрих Александрович, – подтвердил хормейстер.

      – Папа умер, – ответила девушка. Тоном ответила, никак не располагавшим ни к недоверию, ни к усмешкам, ни даже к фривольности.

      – Что? – похолодел Фряликов. – Как? Когда?

      – Сегодня девять дней как раз, – Соня кивнула головой в направлении фотографии на стенке, Фряликов перевёл взгляд и вдруг увидел чёрную траурную рамку вокруг портрета доктора Яда.

      – Да, но как же… – пробормотал он.

      – Папа никогда не разрешает мне брать его книги, – улыбнулась дочь Генриха Александровича, снимая со стеллажа какую-то толстую книгу на немецком языке.

      – Что ж мне теперь?.. – тоскливо сказал Фряликов, но не закончил фразы.

      – Но я всё равно беру иногда…

      – А мне-то что делать? – настойчиво говорил Фряликов.

      – Папа сказал, что у вас очень сложный случай и вам нужно обратиться к тому, кто сильнее его.

      – Кто сильнее