Сафар-наме, или Книга Странствий. Ренат Янышев

вырванного дубка. – А то сначала сруби, потом корень вырви.

      Я сидел, взирая на эту вакханалию силы, и думал, что вот и подтвердилось действие живой воды. Ни один нормальный человек, да даже и целая сотня не справились бы с тем, что сотворил тут Илья. Он успевал вырвать дерево и выкинуть его с глаз долой за считанные мгновенья, словно сорную траву. Таким образом, вскоре под пашню освободилась огромная площадь.

      Да! Любопытный народ эти славяне. Шум над делянкой стоял немалый. Да ещё птицы со всего леса собрались, негодуя на то, что творил Илья. А родители его спокойно продолжали спать, хотя деревья летели с басовитым порханьем, роняя в полёте с корней большие комья земли.

      Однако этим дело не закончилось. Только я стал подниматься, думая, что настала пора возвращаться в деревню, как Илья подскочил ко мне и скороговоркой зачастил:

      – Щас я, щас! Ты погодь, Федь, ладно? Я землицу немного приберу.

      Вскоре он уже носился по свежему полю, засыпая деревянной лопатой ямы, только пыль столбом клубилась, словно начиналась песчаная буря. Солнце ещё лишь перешло зенит, а Илья, весь чумазый от пота и пыли, уже довольно утирал лоб рукавом, сидя рядом со мной.

      – И столько лет я этакой радости был лишён! Но ничего, – довольно потряс он в воздухе своими кулачищами, в размерах больше схожими со спелыми дынями. – Теперь уж я оторвусь! Столько земли вспашу, столько леса навалю, чертям тошно станет!

      Да уж, подумал я, ты сможешь!

      Об эту пору проснулись его родители и, заприметив Илью, бросились к нам.

      – Сыночка! Ить встал всё-таки! Чудо-то какое! А я уж и верить перестала! – всхлипывала маленькая старушка, не доходившая и до пояса Илье.

      Она тщетно пыталась обхватить его своими ручками, но увы! Верно говорил Искандер Двурогий после похода в Индию: нельзя объять необъятное. Сухой, желчный старикан вёл себя более достойно, стоя в сторонке, но тоже с трудом сдерживал слезы.

      – Вот кого благодарить надо, – повернул ко мне родителей Илья. – Вечный долг Фёдору! Избавителю моему!

      Но отец его видать не зря много лет прожил, не взял он на веру слова сына, а спросил, подозрительно косясь на мои длинные волосы и ножны, торчавшие из-за спины:

      – И кто ж ты таков будешь, мил человек?

      – Меня зовут Фархад. Я – дихкан из Дейлема.

      – Ясно, – почесал в затылке отец Ильи. – А это как будет по-нашенски?

      – Князь, – коротко пояснил я.

      – Князь значитца, – задумался собеседник, не сводя глаз с моих стоптанных сапог и штопаной-перештопаной кабы. – Ну что ж, князь так князь. А мы вот простые хлебопашцы, значит. Из вятичей. Муромского роду-племени. Звать меня Иваном. И как же это ты сумел нашего Илюшеньку на ноги поставить?

      – Снадобья нужные под рукой оказались, – терпеливо объяснил я.

      И тут взревел Илья, да так что птицы снова взвились в небо со свежераскорчёванного поля:

      – Ты что, батя, не веришь? Глянь лучше, что я тут понаворотил.

      Посмотреть конечно, было на что.

      – Ах