Всегда живой. Александр Карпачев

подошел к костру Марка. Марк издали видел его во время боя, тогда он был на лошади, но когда легионы вырвались на равнину и начали строить лагерь, лошади под Понтием почему-то не оказалось.

      – А у меня тоже лошадь убили, – сказал Марк, думая, что лошадь Понтия постигла та же участь, что и его.

      – Нет, моя, слава богу, жива, но на ногах еле держится, сколько протянет, не знаю.

      – Да, влипли мы, – пробормотал Марк, завидуя Понтию, оставшемуся с лошадью.

      – Ну, из трясины мы выбрались, впереди, говорят, нормальная дорога, дальше все зависит от нас.

      – И от них, – кивнул Марк в сторону немцев.

      – Ну, на то свобода воли.

      – Да я в последнее время стал отрицать свободу воли, мне кажется, все уже решено, просто об этом решении нам еще неизвестно.

      – А не находите ли, молодой человек, – начал ехидно Понтий, – что отрицание свободы воли тоже есть волевой акт…

      Марк, пойманный на логическом противоречии, не растерялся, он имел в виду несколько иное.

      – Я неправильно выразился, я не отрицаю свободы воли, я хотел сказать, что она нам не дана изначально, а только действуя, мы проявляем ее, ну, как художник, рисующий картину: постепенно, мазок за мазком появляются детали, проступают лица. Я не думаю, что картина сразу складывается целиком в его голове, нет, он, конечно, знает, что будет рисовать, но в самом процессе рисования замысел приобретает не только законченную форму, но и рождается… – пустился Марк в разговор, чтобы хоть как-то отвлечься.

      – А-а-а, тогда понятно, в этом что-то есть, да, скорее всего, свободы не существует вне нас… – Понтий помолчал, посмотрел на костер, где заместитель Марка готовил скудный ужин. – Ладно, философия, конечно, утешает, но духовной пищей жив не будешь, смотрю, у вас кое-что осталось, значит, голодными спать не ляжете…

      – Это единственное, что радует… – пробурчал Марк.

      – Ну-ну, побольше оптимизма, по крайней мере, завтра воля проявится, замысел осуществится или не осуществится. Я вот даже не знал, когда мы с Сеяном и Друзом приехали на Дунай, как будем усмирять бунтовщиков. То есть план, конечно, был, но гарантии успеха не было. Но тут случилось лунное затмение, и народ испугался, еще бы не испугаться, да и мы еще подлили масла, объяснив, почему случилось затмение. И все – как шелковые стали. Можно сказать, что повезло, но везет только тому, кто идет навстречу, и сегодня мы сделали, все, что смогли. Так что завтра обязательно что-нибудь произойдет, не может не произойти… Пойду я, у Цецины с ужином получше…

      Здоровый цинизм Понтия нисколько не обидел Марка, ему понравилась эта откровенность.

      Ночь и в том, и в другом лагере началась беспокойно. Но это беспокойство было разным. Немцы праздновали победу, пили у полыхающих костров шнапс и кричали во всю глотку, как выебут римлян во все отверстия. С окрестных холмов их крики разносились далеко по долине, а ущелья отвечали им эхом.

      В римском лагере костры едва теплились, все говорили вполголоса, раздавленные