Игра на выживание. Ники Сингер

я сажусь и развязываю свой узелок с едой. Платок когда-то был белым, но сейчас он серый. Сыр, немного покрошившийся, и горбушка хлеба. Запах какой-то горьковатый. Сначала меня это удивляет, но потом я понимаю: это не сыр так пахнет, а мальчик. Я принюхиваюсь. От него пахнет немытым телом, это такая смесь запахов рыбы, мочи, пота и плесени. Думаю, от меня пахнет так же.

      Мальчик смотрит на мой хлеб.

      Смотрит на мой сыр.

      Он мне никто, я за него не отвечаю. Завтра уйду и не оглянусь на него. Он не сможет за мной угнаться, а если и сможет, границу ему не перейти. Он не доберется до безопасного места. Глупо делиться ресурсами с теми, кто так и так не выживет.

      Откусываю кусочек хлеба. Маленький кусочек. Съедаю. Потом – кусочек сыра.

      Мальчик смотрит на мой рот. Смотрит, как я жую.

      Но молчит.

      – Как тебя зовут? – спрашиваю я.

      Тишина.

      Есть еще вопросы, которые я могла бы ему задать.

      Куда ты идешь?

      Откуда ты?

      Что видел?

      Толку от этих вопросов – ноль. Все идут на север, все идут от экваториального пояса. Все на пути повидали немало. Любому с лихвой хватает историй о собственных лишениях.

      – Меня зовут Мари, – показываю на себя пальцем.

      Потом повторяю:

      – Мари.

      Вообще странно, что я решила назвать свое имя. Если представляешься кому-то, значит собираешься продолжить с этим человеком общаться. Но я не собираюсь общаться с этим мальчиком. Так было с Мохаммедом, и эту ошибку я больше не повторю. Хотя, если быть честной, я с ним и не знакомилась. Зачем знакомиться с сыном шофера родителей? Ты с кем-то знакомишься, а потом получается так, что ты за него отвечаешь. Так получилось у меня с Мохаммедом. Только потому, что я была старше, мои четырнадцать против его десяти. Эту ошибку я больше не повторю.

      А мальчик все молчит.

      И глаза его ничего не выражают.

      Тут мне в голову приходит одна мысль.

      Я говорю:

      – Открой рот.

      Он открывает рот. Я вижу его язык – маленький, бледно-розовый.

      – Покажи, – говорю я. – Покажи язык.

      Мальчик показывает язык.

      – Хорошо. Так хватит.

      В пустыне рассказывали, что солдаты иногда отрезают у детей языки. Я сама такого не видела, так что не знаю, правда это или нет. Правда в том, что мальчик молчит не потому, что ему отрезали язык, он, скорее всего, молчит, потому что не хочет говорить. Когда захочет, тогда и заговорит.

      А он так и сидит с высунутым языком.

      Я кладу ему на язык маленький-маленький кусочек сыра.

      А потом завязываю остатки еды в платок и прячу.

      8

      Сны

      Мальчик не жует сыр, он его сосет. Его рот, челюсти и щеки двигаются так, будто сыр, который он сосет, гораздо больше того, который я ему дала. То есть настолько большой кусок, что его трудно проглотить. Доев сыр, мальчик достает из кармана шортиков серый голыш. Камешек гладкий, размером где-то с половину моего большого пальца. Мальчик кладет голыш в рот, как будто это леденец,