Adelante, Гончар, adelante. Сергей Авилов

назад уехали. Тут баба одна убивалась. С ней истерика случилась!

      – Случится! Если пить четвертые сутки, и не такое случится.

      – А кто ударил ножом-то?

      – Ты интересный, Глеб. Я их чего, знаю, что ли? Забрали его в наручниках…

      – Покорил Питер…

      – А?

      – Мысли вслух.

      Глеб поднялся к себе.

      «Голова должна оставаться холодной», – думал Глеб. Сегодня или вчера его холодная голова, возможно, уберегла его самого и Влада от ножевых ранений.

      По позабытому, к счастью, кодексу чести Глеб струсил. Хотя некоторые, ловко трактовавшие кодекс волки, повернули бы так, что Глеб схитрил, будь они на месте самого Глеба.

      Глеб не чувствовал за собой трусости. Не видел и хитрости. Он сделал так, как велела ему холодная и разумная голова.

      Сосед все так же пялился в телевизор. Эмтивишные герои пищали с непроходящим энтузиазмом. В комнате удушливо пахло мазью, которую сосед целый год с разной периодичностью втирал себе в левое колено. От запаха этой мази ненависти к соседу у Глеба становится вдвое больше.

      – Ты слышал? – обратился к нему сосед без приветствия.

      – Слышал…

      – Ты пойдешь?

      – Куда? – не понял Глеб.

      – А говоришь – слышал! Ванесса Мэй приезжает…

      – Нет. Я думал, ты про этих уродов…

      – Каких? – не понял сосед.

      – Там эти вновь прибывшие друг друга порезали.

      – А-а… Да пускай хоть порежут, хоть передушат… Я чего им – мамка, что ли?

      Это был четвертый, вполне приемлемый вариант поведения, и о нем ни в каком кодексе чести ничего сказано не было.

      12

      Наконец лето все-таки закончилось, и сентябрьские утра, все как одно, имели запах тонкий и пронзительный. То ли это был запах листвы на бульваре, только начавшей опадать, или же осенняя Нева приносит с собой ароматную прохладу прямо из Ладожского озера.

      Почему-то это было грустно.

      Вообще весь город замер в предвкушении осени.

      Самое главное – осень еще нельзя было увидеть. Едва пожелтевшую кое-где листву можно было отнести и к засушливому лету. Но осень чувствовалась, и Глебу тоже сделалось не по себе.

      Пару раз после уроков они с Корнеевым ходили гулять. Все было так, как и раньше, может быть, только смена настроений у Корнеева стала происходить резко и непредсказуемо.

      Они забрели на пляж Петропавловской крепости. Долго бродили по берегу. Сели на траву с той стороны, которая обращена к Кронверку.

      Перед ними в бурой воде плавали утки.

      По случаю такой осени за пазуху Глебу приятели купили коньяк в удобной плоской бутылке.

      Глеб дожевал сморщенное яблоко, бросил огрызок:

      – Все равно чего-то не хватает…

      Он презрительно посмотрел на бутылку в руке, из которой только что сделал хороший глоток.

      – Тебе всегда чего-то не хватает, Глебыч, – совсем не понял Глеба Корнеев.

      Глеб промолчал. Не стоило объяснять Славе, что он имел в виду. Что на месте Корнеева Глебу хотел бы видеть особу женского пола,