Гормон счастья и прочие глупости. Екатерина Вильмонт

папки два листочка и сунул мне в руки:

      – Держи. И хватит трястись. Все уже позади.

      – То есть как это – позади? Все еще только начинается.

      – Ерунда. Главный экзамен ты сдала на пятерку. Знаешь, какой Гордиенко строгий? А тут просто поплыл. Кстати, я думаю, не только от твоего вокала. Мне так показалось.

      – То есть?

      – Ну приглянулась ты ему!

      – Не выдумывай!

      – Да чего ты пугаешься? Тебе ничего не грозит. Он прекрасный муж, отец и дедушка. Но некоторая влюбленность на сцене не помешает. К тому же, если пустить слух…

      – Что? Какой еще слух?

      – О вашем романе с Юрашей. Знаешь, как побежит израильская публика смотреть на тебя?

      – Я тебя убью! И никуда не поеду.

      – Ну если убьешь, то и вправду никуда не поедешь, так что не советую!

      – Дело в том, что мне, скорее всего, не дадут отпуск!

      – То есть как?

      – А вот так! У нас все спланировано, расписано, и неожиданно отпуск могут дать только в каком-то крайнем случае.

      – Не волнуйся, это не проблема.

      – Что?

      – Придумать крайний случай! Чепуха!

      – Я не умею.

      – Черт с тобой, возьму это на себя.

      И в понедельник он явился ко мне на работу. Наши все вытаращили глаза, а он уединился с Инной Геннадьевной – и через двадцать минут отпуск был подписан. Причем с завтрашнего дня. А отъезд, вернее, отлет был назначен на следующую неделю. Совершенно ошарашенная, я пошла его проводить к выходу:

      – Что ты ей наплел?

      – Какая разница?

      – Что значит – какая разница? Я должна хотя бы знать, что ты наврал, чтобы не попасть в неловкое положение.

      – Не попадешь! За это я ручаюсь. Она обещала быть предельно деликатной. Ну все, я помчался, времени нет!

      Вот так я избавилась от гнетущего ощущения, что надоела сама себе. Мне было некогда. Я репетировала с Гордиенко, и это было фантастически интересно. Сюжет одноактной пьески заключался в том, что неудачливая певичка из провинции приезжает в Москву, является к пожилому продюсеру и начинает повсюду преследовать его своим пением, пока наконец он не влюбляется в нее. Весьма милый водевильчик, не более того. К тому же содранный с какого-то бродвейского мюзикла, ужатый до одноактной пьески и перенесенный на российскую почву. Роль у Гордиенко главная, и играет он ее, насколько я могу понять, блистательно. Моя же роль сводится к музыкальным иллюстрациям его рассказа. Вся пьеса занимает сорок минут.

      – Бронечка, детка, вы можете петь что хотите, это несущественно. Главное – не бояться публики. А маночек в вас есть. Зритель от вас будет тащиться, – успокаивал он меня. – И пожалуйста, постарайтесь сохранить тот испуг, который у вас есть, зафиксируйте его, это поможет…

      – Нет, Юрочка, – вмешалась его жена, педагог в театральном училище, – не надо ничего фиксировать. Насколько я понимаю, Броня не собирается менять профессию, и ее испуга вполне хватит на ваши гастроли. Обнаглеть она просто не успеет.

      – Ох, не скажи, – вздохнул Юрий Митрофанович. – Иной раз люди наглеют моментально.

      – Ну, по-моему, это не тот случай.

      Они говорили