Вывоз мусора. Константин Шеметов

в Черновцы – к Паулю Целану, поэту и мыслителю. И хоть в ранние годы Целан увлекался марксизмом, с возрастом (и в отличие от Волошина) уже точно знал цену советской власти (читай – путинской).

      С веранды открывалось море и в нём – неровный строй патрульных лодок. Похоже, море и было здесь истинной ценностью, а отнюдь не люди, которым, как выяснилось, были пофиг их честь, свобода и их же будущее.

      И тут одна из лодок направилась к берегу. Её качало, она подпрыгивала на волнах, а лишь катер упёрся в гравий, оттуда выскочили милиционеры с автоматами и направились к Тони.

      – Здравствуйте, кто вы?

      – Здравствуйте, – ответил Гомес, – я Пауль Анчель из Черновиц (настоящее имя Целана), поэт и мыслитель.

      Они пробили его по базе, но Анчель давно уже умер.

      – Он давно уже умер, пройдёмте с нами.

      Тони, однако, не хотел никуда идти. Жопа ещё болела, и швабра (или что там у них ещё) отнюдь не привлекала. Гомес надеялся улизнуть и тянул время. На лицах стражей читалось нетерпение. «Её всё чаще одолевала скука от обыденной жизни, – прочёл он недавно у Ингер Фриманссон. – Всё чаще ей казалось, что жизнь уже миновала свой пик, лучшее осталось позади, а всё, что происходит сейчас, слишком поздно» («Доброй ночи, любовь моя»).

      Поздно? Ничего не поздно, вскипел вдруг Тони, резко вскочил (милиционеры явно не ожидали) и кинулся к двери.

      «Стой, стрелять буду!» – раздались крики, но никто не стрелял, а Тони мчался уже во всю прыть и куда глаза глядят. Глаза глядели в подворотню: слева гараж, дальше – вывеска «Спа» и лестница в подвал. Он спустился, ощутил запах нечистот и побежал к свету – вдали маячил вроде бы выход. Канализация или что там было, Гомес не знал, но побежал, предвкушая свободу, минуя бесконечные лабиринты труб, и спустя минут десять оказался у ручья с говном.

      Ручей стекал в море, правда, была и трудность: выход к морю преграждала решётка – довольно массивная, из металлических прутьев и на вид страшно крепкая. Но нет – крепкая на вид решётка лишь отпугивала и на деле едва держалась, достаточно было пнуть. Тони осторожно отодвинул её, высунулся наружу и огляделся.

      Перед ним простирался пляж. Безлюдный и несуразный остатками некогда тентов, раздевалок и душевых. Справа и на небольшом отдалении виднелись двух-, трёхэтажные коробки, явно недостроенные – серый бетон, мрачные окна без рам – и, судя по обилию мусора, давно и надолго брошенные. Слева пляж упирался в насыпь (дохлая мышь, надпись forever), и начиналась свалка.

      «Свалка навсегда, – подумал Тони. – Туда-то мне и нужно». По его расчётам, милиционерам делать нечего, как шляться по свалкам. Куда проще перекрыть дороги и проверить транспорт – всё равно попадётся. В понимании милиционеров – они тоже люди и незачем им копаться в грязи. Истинной же грязи они не замечали, поскольку и были ею. Тут что с запахами – быстро привыкаешь, и уже всё равно, чем дышать (и дышать ли). Милиционеры, подсевшие на взятки, Максимилиан Волошин с его лояльностью к коммунистам и крымские колорады