На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы. Валентин Пикуль

Мышецкий вынес еще со скамьи училища правоведения, справедливо считая, что призрение вдов, сирот, калек и убогих – дело казенное и серьезное, а не частное и копеечное.

      – Что вы знаете о доме для сирот? – спросил Мышецкий.

      – А там… сироты, – мудро ответил случайный попутчик.

      – Я не об этом… В основном – чьи это сироты?

      – А «самоходы» оставляют – переселенцы. Сами-то мрут, а мелюзгу ейную, чтоб не попрошайничали, значица, одна барыня собирает. Знатная барыня!..

      Проезжая мимо ночлежки («Ночлежный дом г-на советника коммерции Иконникова»), князь Мышецкий велел остановиться, решил заглянуть и сюда. В тесной каморке смотритель со своей бабой, украшенные оба симметричными синяками, миролюбиво дули чаек с блюдец, расписанных пышными розами. Со стены грозно взирал на супругов боевой генерал Кауфман, покоритель азиатов, и махал длинной сабелькой.

      – Не знаю я, не знаю, – заговорил смотритель, ошалевший от появления князя. – И ничего-то мы здесь не знаем… Вот хозяин придет, тогда уж….

      На дворе ночлежки кисли лужи застоявшейся мочи. Вдоль забора, посеянные грядками, вспухали под солнцем зловонные экскременты, и над ними кружили первые зеленые мухи.

      – Г…? – показал Мышецкий рукою в перчатке.

      – Не знаю я, ничего-то не знаю… Дело хозяйское!

      Сергей Яковлевич заглянул в помещение ночлежки. Высились ряды неоструганных нар, задернутых ситцевыми занавесками. По углам валялось тряпье и рвань, разило клоповником. Стены были расписаны похабщиной.

      – Как хозяин, – бубнил смотритель, – от его попечений… А я не знаю, и не велено знать!

      Покидая ночлежку, Мышецкий прочел у дверей объявление: «За одну ночь – пять копеек». Он быстро прикинул количество мест на нарах, надбавил на тесноту, свойственную русскому человеку, и в уме сложилась немалая сумма.

      – Я, – сказал он, – мог бы и не служить более, имей я только такую ночлежку!

      – Не знаю я, ослобоните, ваше сиятельство…

      Из разговора с полицейским писарем Сергей Яковлевич выяснил, что Иконников, владелец чайной фирмы, ведет торг через Кяхту, имеет одного сына, который отправлен учиться за границу.

      «Я его придавлю, – решил Мышецкий, – сам убежит за границу…»

      Коляска остановилась перед домом сирот. Мышецкий стремительно вошел в переднюю, зацепившись за двери шпагой. Какие-то приживалки в сером, как мыши, с писком шарахнулись от него по своим насиженным норам.

      Князь повернулся туда, сюда – ни души, пустые коридоры, только откуда-то снизу, словно из преисподни, доносился неровный гул.

      С трудом отыскал кабинет начальницы. Плоскогрудая, очень высокая дама, в длинной шелковой юбке и белой блузке, встретила его под громадным портретом герцога Петра Ольденбург­ского – покровителя всех сирых и несчастных.

      Полное имя этой почтенной дамы звучало несколько опасно для русского языка:

      – Бенигна Бернгардовна Людинскгаузен фон Шульц!

      С тактом женщины, бывавшей в свете, она выразила свою радость по поводу нанесенного ей визита, но князь Мышецкий, терпеливо выстояв