Из школы на фронт. Нас ждал огонь смертельный…. Булат Окуджава

Гринченко что-нибудь сейчас скажет, он мне опротивеет. Мне кажется, что это я обидел человека. Коля молчит. «Кровь проливал»… Он ведь и царапины не получил!

      Теперь мы уже за этим населенным пунктом. Бейте, минометы, бейте! Дуй, ветер! Сыпь, дождь пополам со снегом! Мокни, моя спина! Болите, мои руки!..

      Что делать, чтобы не мерзли ноги? Ах, сапоги нужны. Широкие. На три номера больше. Чтобы всякою навертеть-навертеть… Чтобы нога как в гнезде была… А еще нужно ходить. А мы почти и не ходим. Все время приходится менять позиции. Значит, садись в машины и пошел-пошел! Дождь идет. Дождь идет прямо с неба. Снег идет. Откуда-то сбоку. Ветер – со всех сторон. Днем и ночью мы промокаем насквозь. К утру подмораживает. Шевелиться не хочется.

      Я думаю о Нине. Мне кажется, что она на одной из машин. Погиб телефонист Кузин. Пуля вошла ему в рот. Она была уже на излете, слабая. Но что-то успела задеть, и он умер.

Разговоры

      Это, наверное, первая ночь, когда мы спим нормально. Мы лежим на полу покинутой хаты. Лежим на шинелях. Укрываться нельзя. Жара. Шонгин натопил печь. Нас набилось в хате с избытком. Только летает медленно и однообразно красный светлячок шонгинской самокрутки.

      – Дай закурить, Шонгин, – просит Сашка Золотарев.

      Шонгин молчит. Летает красный светлячок.

      – Дай закурить, Шонгин, – прошу я. Мы ведем игру неторопливо, привычно.

      – Да он спит, – говорит Коля Гринченко.

      Красный светлячок жалко и неподвижно повисает в воздухе. Я вглядываюсь в темень и словно вижу стиснутые губы Шонгина и открытые мигающие глаза.

      – Курить хочется, – говорит Сашка, – разбудить его, что ли?

      – Не буди, – говорит Коля, – пусть человек поспит. Сам возьми, сколько тебе надо.

      – Табак у него в противогазной сумке лежит, – говорю я.

      – Я вам возьму, – говорит Шонгин, – я сам насыплю.

      – Ну вот, человека разбудили, – говорит Коля.

      Слышно, как кряхтит Шонгин.

      Мы лежим и старательно затягиваемся горьким дымом самокрутки.

      Тишина. Потом кто-то говорит из темноты:

      – Хорошо б сюда Нина пришла бы. Мы бы с ней беседу провели.

      Сашка Золотарев смеется.

      – А я толстых люблю, – говорит он, – и чтобы выше меня.

      – У Нинки муж есть, – говорю я.

      Сашка смеется:

      – У меня тоже жена есть. Может, Нинкин-то сейчас у моей оладьи ест.

      – Война, – говорит Коля, – все перемешалось. А потом, если любовь, так ведь тут не прикажешь…