Stalingrad, станция метро. Виктория Платова

всех атмосферных явлений это больше всего напоминает гало.

      Нет, мираж.

      До сих пор Елизавете импонировал ветер. Но не тот, пронзительный и порывистый, дующий в ноябре или марте, когда из небесной канцелярии на город спускается депеша о штормовом предупреждении. И не тот, что приходит с моря, освежая разгоряченные пляжным отдыхом тела.

      Это некий другой, неизвестно кем вымышленный ветер. Сведения о нем Елизавета почерпнула в одной английской песенке. «To be free, to be wind» – «быть свободным, быть ветром». Быть ветром – это так прекрасно, еще совсем недавно думалось ей. Быть свободным еще лучше. Быть свободным означает путешествовать по миру вдоль шоссейных дорог, подняв кверху большой палец. Ни одна машина, ни один трейлер не проедут мимо стройной мулатки Кэтрин-Зэты, каждому захочется получить в попутчицы красотку, свободную, как ветер. Все богатство красотки – маленький рюкзак за спиной…

      В этом (вполне, казалось бы, невинном) месте саги о свободе и ветре Елизавета начинает пробуксовывать, как иномарка, случайно попавшая на проселок между сельцом Зажопьевкой и деревней Великие Грязищи.

      Насколько мал рюкзак?

      Вместит ли он все необходимое для автономного существования красотки?

      Что именно необходимо красотке, чтобы поддерживать свой статус в полевых условиях?

      В чью пользу должен быть совершен выбор – косметики или лишней пары трусов? геля для душа или фруктовой маски для волос? Рюкзак, как Боливар из книжки, не вынесет двоих. И потом – «быть свободным, быть ветром» вступает в неразрешимый конфликт с телевизором, горячей водой, удобнейшей кроватью из «Икеи» и прочими благами цивилизации. От них придется отказаться, а к этому (посмотрим правде в глаза) Елизавета не готова.

      И не будет готова – ни сейчас, ни в ближайшем будущем. Разве что потом, когда она состарится…

      Почему она снова и снова возвращается к старикам?

      Старики стоят на вершине холма, и никем не востребованная, не нужная даже собственной матери Елизавета Гейнзе видится им бриллиантом чистейшей воды.

      В голове Елизаветы начинает вызревать странная на первый, но очень привлекательная и умиротворяющая на второй взгляд мысль. И, окончательно созрев, она падает плодом к двери с табличкой «УРАЗГИЛЬДИЕВА А. А.».

      …Поначалу силуэт таинственной А. А. Уразгильдиевой прятался за телефонными номерами, затем – за обшарпанными стенами районного собеса. Затем осталась одна лишь дверь, у которой Елизавета просидела полчаса, не решаясь войти. А. А. Уразгильдиева курировала всех социальных работников района и виделась Елизавете чуть ли не богоматерью, на худой конец – святой и всех скорбящих радостью. На бумажке, намертво зажатой в Елизаветиной ладони, было начертано: «Уразгильдиева Аниса Анасовна. А-НИ-СА А-НА-СОВ-НА, запомнили? не вздумайте ляпнуть Анфиса Анисовна или еще какую-нибудь дурь типа Ананасовны или Онанисовны, это может привести ее в ярость, и я не отвечаю за последствия». Текст записки был застенографирован самой Елизаветой во время телефонного разговора