Русский флаг. Александр Михайлович Борщаговский

и начало лета в северной части Тихого океана, на подступах к Сахалину и Камчатке, отличаются густыми туманами и бурями. В последние дни дует в лоб настойчивый северо-западный ветер, мешая «Авроре» хоть немного приблизиться к цели – Татарскому проливу и бухте Де-Кастри.

      Изыльметьев назначил военный совет на девять утра и сейчас торопился к больному Вильчковскому – капитан хотел повидать его еще до завтрака.

      У люка он заметил Александра Максутова. Лейтенант намеревался пройти мимо, словно не видя капитана. Изыльметьев резко окликнул его:

      – Лейтенант Максутов!

      – Простите, не заметил! – ответил тот.

      По бесстрастному тону и злому прищуру глаз Изыльметьев почувствовал, что Максутов лжет. Изыльметьев подозревал, что офицеры, с самого начала не одобрившие принятый им маршрут, теперь осуждают его. Сумрачнее стал его первый помощник капитан-лейтенант Тироль; он поддержал предложение командира без веры, из одного служебного долга. Настороженный взгляд, брошенный на офицеров в кают-компании, показал капитану, как переменилось их настроение. Некоторые офицеры все реже попадались ему на глаза. Максутов первый разрешил себе такую непростительную вольность. Лейтенант лгал, не умея скрыть ложь притворной растерянностью.

      – Будьте внимательны, лейтенант, – строго сказал Изыльметьев. Палуба не Невский проспект.

      – Слушаюсь, – отчеканил Максутов, – понимаю.

      – Извольте держать себя в руках и не страшиться невзгод. Тогда и служба не станет вам в тягость.

      – Я полагаю… – начал было Максутов.

      – Научитесь внимательно слушать своего командира, – не дал ему договорить капитан и спросил: – Куда вы направляетесь?

      – На урок. Сегодня читаю гардемаринам корабельную архитектуру.

      – После урока отправитесь к капитан-лейтенанту Тиролю и передадите ему мое приказание: включить вас в список вахтенных офицеров. Нынче слегли еще два офицера.

      – Слушаюсь! – повторил Максутов глухим от бешенства голосом.

      До сих пор он, занятый уроками с гардемаринами, освобождался от трудной вахтенной службы.

      Превозмогая боль в суставах, Изыльметьев спустился по влажному трапу.

      Вильчковского он нашел в кресле, с вытянутыми ногами, положенными на сиденье низкого стула. Доктор сделал усилие, чтобы приподняться, но тяжело повалился в кресло.

      – Сидите, ради бога, сидите! – Изыльметьев подошел к нему. – Или лежите. Право, не знаю, как вернее сказать…

      Боль за эти недели измучила доктора и оставила заметные следы на его выразительном лице. Он постарел и осунулся.

      – Не могу лежать, Иван Николаевич, – пожаловался он, устраиваясь поудобнее. – Невероятный абсурд! Мне бы лежать неподвижно, аки младенцу, а не могу. Все скользко, мокро, мерзопакостно. Здесь хоть под утро удалось вздремнуть, а в постели за ночь глаз не сомкнул.

      Изыльметьев