На выручку юному Гасси. Этот неподражаемый Дживс. Вперед, Дживс! Посоветуйтесь с Дживсом. Пелам Гренвилл Вудхаус

вокруг, как полагается перед началом очень редкого номера.

      Первая реплика Сирила была: «О нет, нет, не говорите так!», и, на мой взгляд, он выкрикнул ее достаточно энергично, напористо и вообще. Но не успела героиня открыть рот для ответной тирады, как наш веснушчатый приятель снова поднялся, чтобы заявить протест:

      – Папа!

      – Да, дорогой?

      – Вот тот никуда не годится.

      – Который из них, дорогой?

      – Этот, с рыбьей рожей.

      – Но там у всех рыбьи рожи, дорогой.

      Мальчик вынужден был признать справедливость этого замечания. Поэтому он уточнил:

      – Вон тот урод.

      – Какой урод? Вот этот? – спросил Блюменфилд, указывая пальцем на Сирила.

      – Ага. Полная бездарь.

      – Мне и самому так показалось.

      – Меня от него просто тошнит.

      – Ты, как всегда, прав, мой мальчик. У меня точно такое же чувство.

      Пока они обменивались репликами, Сирил слушал разинув рот. Теперь он выбежал на авансцену. Даже с того места, где я сидел, было видно, что грубые слова нанесли фамильной гордости Бассингтон-Бассингтонов чувствительный удар. У него покраснели уши, потом нос, потом щеки, и через четверть минуты он стал похож на человека, уцелевшего после взрыва на фабрике томатной пасты.

      – Что это значит, черт побери?

      – А это что значит, черт побери? – закричал Блюменфилд. – Кто вам позволил орать на меня со сцены?

      – Честно говоря, я подумываю, не спуститься ли в зал и не отшлепать ли мне этого маленького нахала!

      – Что!

      – Всерьез подумываю.

      Блюменфилд начал раздуваться, словно кто-то накачивал его насосом, и стал еще больше похож на шар.

      – Послушайте, мистер… не знаю, как вас там…

      – Бассингтон-Бассингтон, а древний род Бассингтон-Бассингтонов… мы, Бассингтон-Бассингтоны, не привыкли, чтобы…

      Блюменфилд в краткой, но доходчивой форме изложил ему все, что он думает о Бассингтон-Бассингтонах и об их привычках. Послушать их собралась вся труппа, актеры явно получали огромное удовольствие. Одни с любопытством выглядывали из-за кулис, другие высовывались из-за бутафорских деревьев.

      – Ты должен стараться, если хочешь работать на моего папу, – произнес толстый отрок и укоризненно покачал головой.

      – Какая неслыханная наглость! – закричал Сирил срывающимся голосом.

      – Что такое? – рявкнул Блюменфилд. – Вы что, не понимаете, что он – мой сын?

      – Прекрасно понимаю, – сказал Сирил. – И приношу вам обоим соболезнования.

      – Вы уволены, – завопил Блюменфилд, раздуваясь еще больше прежнего. – Вон из моего театра!

      На следующее утро, примерно в половине одиннадцатого, когда я уже успел прополоскать гортань чашкой доброго «Оолонга», в спальне бесшумно возник Дживс и сообщил, что в гостиной меня дожидается Сирил.

      – Ну и как он на вид, Дживс?

      – Я полагаю,