Концепция лжи. Алексей Бессонов

по пятьдесят часов в неделю, неприятно жить с мыслью о том, что где-то, далеко за океаном, есть страны, в которых не нужно отдавать 70 центов с каждого заработанного доллара для того, чтобы прокормить ораву бездельников, не желающих эти центы зарабатывать, и ораву чиновников, эти центы распределяющих. Такие страны – в которых работать приходилось всем – вовсе не казались ему раем, нет. Там, слышал он, не очень-то с правами человека, там до сих пор казнят за убийства и наркотики, но, главное, он никак не мог привыкнуть к презрительно поджатым губам этих надменных русоволосых славян, к их манере разговаривать сквозь зубы и морщиться при виде каждого неевропейца.

      – Отвезите меня к Мемориалу 11 сентября, – неожиданно произнес Леон.

      Водитель удивленно обернулся.

      – Мы же…

      – Я заплачу.

      Леон порылся в боковых карманах шинели, вытащил сигареты и вспомнил, что в американских машинах пепельниц не встретишь. Стряхивать пепел на пол салона он посчитал ниже своего достоинства – вздохнув, Леон спрятал пачку обратно. В этот момент в окошко просунулась рука с жестяной коробочкой.

      – Курите, сэр, – сказал кэбби. – Я сам иногда курю… спасибо, что вы не стали пачкать машину – обычно я очень устаю к вечеру, и чистить салон уже просто нет сил. Вы не угостите меня сигаретой?

      Макрицкий протянул ему пачку «Гетьмана». Таксист осторожно вытащил длинную коричневую сигарету, понюхал ее и, довольно вздохнув, спрятал под солнечный козырек.

      – Я – потом, – сказал он.

      – Возьмите еще пару, – предложил Леон. – Это очень хорошая марка.

      Кэбби, казалось, испугался такому предложению.

      – Нет-нет, сэр, как я могу, что вы…

      Леон молча пожал плечами.

      Выбравшись из машины, он тщательно уложил внутри ворота шинели свой белый шарфик – так, чтобы тот закрывал воротник кителя, но оставлял на всеобщее обозрение черный форменный галстук – и зашагал по тротуару. За его спиной тускло светились прожекторы, освещая стеклянные громады старинных билдингов. Когда-то, вспомнил он слова деда, здесь было море огней. Теперь экономят на всем. Теперь каждый прожектор – это чьи-то сосиски социальной помощи… сосисок хочется много, на всех не хватает, вот и приходится вместо былого величия включать дохленькие фонарики: так, разве что для виду.

      Мимо Леона, торопливо стуча по тротуарной плитке модными твердыми каблуками, спешили многочисленные в этот час прохожие. Кое-кто украдкой оглядывался: он, неторопливо шествующий в своей серой шинели и высоковерхой фуражке, был слишком чужероден для нью-йоркских улиц. Леон усмехнулся. Спешка здесь была образом жизни, Америка, тянущаяся за претензией на респектабельность, выучилась спешить много десятилетий назад.

      За его спиной резко взвыла сирена. Макрицкий обернулся: рядом с ним, впритирку к тротуару, замер полицейский «Форд», увенчанный целой короной мигалок. Двое крепких парней в черных плащах пружинисто вылетели из машины и встали перед ним.

      – Документы.

      Леон не удивился. Чужих здесь не жаловали. И все-таки