Я шестая. Галина Трашина

открылась. Появилась голова, затем – нога и, боком, неуклюже, протиснулась смотрительница – Чугунная Баба. Привычным движением водрузила на стол ведро и чайник. Крышки громко звякнули. Женщина, вытянулась в стойке, терпя вновь головокружение, вспомнила метания по камере и сравнила себя с мышами в западне.

      – В крысоловке, – поправила смотрительница.

         Женщина вздрогнула и подумала, что высказала мысли вслух.

      – Мандраж колотит, аль думки давят? А мышам тут не место. Тюрьма, она есть тюрьма! Лучше жри, следующая серьёзная кормёжка аж, через сутки, – оповестила надзирательница.

         Слова изо рта служащей лениво вываливались, руки действовали механически, обвислые щёки усиливали мрачность, утренняя выправка затерялась в складках формы. Женщина покосилась на торчавший из ведра половник, и родилась мысль, что неплохо бы им хватить начальницу по голове и бежать. Мысли сбил прилив дурноты. «Как всё-таки муторно», – подумала она, пересилив себя, решила спросить, что вообще происходит? Собралась с духом… Но язык всё испортил, вылез вперёд задуманных вопросов, бормоча невразумительные отрывки:

      – Я… мне.... где… ммм…

         Выработанной за смену надзирательницы было не до лепета заключённой. В дверях показалась другая дама, упитанная коротышка в плотно облегающей форме. Создавалось впечатление, что туго затянутый ремень вот-вот лопнет, отбросив начищенную бляху. Колкие глазёнки новенькой сверкнули. Пухлая рука нервно сжала дубинку. Узница поняла, с вопросами опоздала.

      – Что увязла? – осведомилась вошедшая.

         Чугунная Баба молчала.

      – Ба-тю-шки… да тут свеженькая подсадочка! Кто-кто приживается? – зазвенел пронизывающий голос.

         К щекам узницы румянцем прихлынула обида. Чугунная Баба отыскала в углу мятую алюминиевую кружку и налила кипяток.

      – Что, в рот воды набрала? – обратилась коротышка к сослуживице.

      – Воткнули в ту смену, – вяло отозвалась та.

         Женщина невольно оглядела себя. Чугунная Баба, размешав что-то в ведре, откуда дурно пахло, зацепила содержимое и шлепнула одной массой в железную миску. Разлетелись мелкие и тяжёлые капли, некоторые достигли руки заключённой. Она, поморщившись, стряхнула их.

      – Маши не маши, умять придётся, цветочек Роза, – отреагировала на движение коротышка.

         Узница опустила голову.

         –Так-то лучше, грязь подзаборная, – просипела коротышка, похлопывая дубинкой по голенищу хромового сапога.

         Колкость не коснулась ушей заключённой. Её заинтересовал свет, падавший из коридора. Он заманчиво дразнил. Женщина увидела прижатый в углу камеры унитаз. «Освещения нет, горшок есть. Верно, не таскать же за мной помои. Потом, зачем свет… рожи противные разглядывать», – размышляла она, понимая, что соглашается с неудобствами угнетающей обители.

         Коротышка, желая вставить очередную грубость, открыла рот и поперхнулась воздухом.