Кина не будет. Александр Каневский

залы были полными. Но именно это не понравилось властям, и через три дня, по требованию ПУРа (Политического управления армии), он был снят с проката. Навсегда.

      Я пробился на приём к заместителю начальника ПУРа и спросил:

      – За что вы запретили наш фильм?

      И он спокойно ответил:

      – За еврейский пацифизм.

      – Разъясните, в чём он выражается?

      – Нет, это вы разъясните, почему считаете, что на войне погибали лучшие?

      – Потому что они вели за собой и были всегда впереди.

      – А кто же, по-вашему, остался?

      Я посмотрел на его кабинетно-верноподданное лицо и ответил:

      – Посмотрите в зеркало!

      И вышел из кабинета.

      Было горько и больно: потрачено столько времени, и сил, и здоровья! И самое обидное: фильм даже в таком кастрированном виде всё равно многим нравился. Приведу цитату из интервью Глеба Стриженова, которое он дал через много лет, незадолго до смерти:

      ЖУРНАЛИСТ: Вы снимались во многих фильмах – какой из них доставил вам самую большую радость?

      ГЛЕБ: «Сорок минут до рассвета».

      ЖУРНАЛИСТ: А какой – самое большое огорчение?

      ГЛЕБ: «Сорок минут до рассвета».

      На этом я заканчиваю своё вступление и предлагаю вам самим познакомиться с этим сценарием.

      Сырая весенняя ночь. Быстро мчится курьерский поезд. В тамбуре купейного вагона с маленьким чемоданом в руке стоит Константин Метелёв, седеющий мужчина лет сорока. Поезд подходит к станции. Девушка-проводница с грохотом открывает вагонную дверь.

      – К родным? – поворачивается она к Метелёву.

      – Нет.

      – Отдыхать?

      Метелёв отрицательно качает головой.

      – Значит, по делу, – заключает девушка. – А большой город Зареченск?

      – Не знаю. Во время войны был просто «населённым пунктом».

      Толчок. Поезд остановился. Станция. Мужской голос негромко поёт задушевную солдатскую песню:

      Бой гремел от зари до заката,

      Выли мины всё злее и злее…

      Только к ночи вздохнули ребята

      И уснули в случайной траншее.

      Солдат согревает родная земля,

      И над ними шумят тополя…

      На фоне песни идут титры. Переждав титры, паровоз даёт гудок и трогается. Поезд ушёл.

      На пустынном перроне остался Метелёв.

      Вот он уже у дверей небольшой гостиницы. Недовольный швейцар открывает не сразу. Заспанная дежурная спрашивает:

      – Надолго?

      – Не знаю, – отвечает приезжий. – Разбудите меня на рассвете.

      Предрассветный сумрак. Пустыми улицами ещё не проснувшегося городка Метелёв выходит на окраину. Вот он у подножия холма, на вершине которого белеет маленький домик. Он что-то отыскивает по одному ему знакомым приметам. Кажется, нашел.

      Он стоит у большого развесистого вяза. Закуривает и задумчиво рассматривает старую обвалившуюся траншею, заросшую