Майн кайф. Владимир Вячеславович Николаев

умела читать и считать. Правда, у неё в мыслях была одна цифра СЕМЬ, с буквами Я, Ю, И, Е.

      Что означало: в семью, семье…

      Супруг, конечно же, был не один, потому что и до переезда она регулярно выпаивала молодую поросль.

      И мне приходилось быть повитухом, принимая роды, вести подсчёт новорождённых и, соблюдая демократические принципы, строго следить за тем, чтобы самые слабые тоже непременно получили доступ к положенной пайке.

      Но котята, подрастая, видимо, отвечая на вызовы дерзких мышат, покидали нас, переселяясь в другие дома, как новобранцы-новобратцы на службу Родине, распищавшись на первый – второй.

      Безумству храбрых – мы спесним песню.

      И Марфа, погрустив, конечно, остаток года, тщательно расчесав свою шёрстку шершавым языком, особенно то место, где у невесты помещается фата, снова покидала нас на время.

      И возвращалась с горящими глазами, как девушки, которые прибегают после встречи с молодыми людьми к маме и, тараторя, начинают рассказывать, каким образом произошла встреча, как он посмотрел и что мяукнул.

      И что он, самый замечательный, и на этот раз уж точно породистый.

      Хотя тот, в прошлом году, хоть и не мог похвастать происхождением, но харизматичен был выше крыши.

      Именно там он и встретился.

      И был, конечно же, уважаем даже в мышанстве, признававшем его высокую разрядную квалификацию.

      Север тогда звал людей труда с прирождённым инстинктом мастерства.

      С Марфой у меня связан и один из самых трагичных эпизодов жизни.

      Я хорошо помню тот масштаб горя, который обрушился на меня ещё в мелкооптовом возрасте, думаю, что в трёхлетнем.

      В один из погожих дней бабуля устроила стирку белья во дворе. И не мудрено, что наша Марфа не смогла уследить за всем своим выводком.

      Один из котят заполз в кучку грязного белья, и этот лабиринт оказался для него первым и последним.

      Я не помнил себя от горя. В памяти остался фрагмент изображения солнечного двора из-под деревянного крыльца, куда я забился и громко плакал. Простыни полотнищами траурных знамен стелились до земли.

      Я моревал слёзное море, спрятавшись в ущелье крыльца на берегу горя.

      Это был первый опыт переживания ухода живого существа из жизни, которую мы с ним получили в пользование совсем недавно, а оно не сумело ею воспользоваться.

      Вот ещё пару впечатлений прямиком из детства. По посёлку тогда ходило, давя в маленьких людях спокойство, само это взрослое, большое и ужасное слово.

      И было страшно вдвойне, когда оно наступало на тебя одного, в тишине ночи. И ты просыпался и не мог заснуть, пока не перебирался под бок к бабушке. Правда, сам источник этого страха на деле был просто маленьким настоящим медвежонком.

      В вольерчике для собак, на цепи в будке. Собаки разведены, как караул, по разные стороны.

      Местные охотники после удачного вояжа в тайгу взяли с собой сироту. И временно определили ему постой с теми, кто помогал отнять у него мать.

      Очень рано он лишился медвенежности или, точнее,