Старый год. Кир Булычев

подобострастно.

      – А ты выпить принес? – спросила Марфута.

      – В некотором смысле одна сохранилась.

      Пыркин вытащил из-за пазухи последнюю бутылку водки.

      – Пришлось от нелюдей отбиваться. Жулик спас.

      – Да, – произнес Партизан. Непонятно было – с маленькой буквы его произносить или с большой. – Теряем людей. Ты за Жуликом получше смотри, сведут его у тебя.

      – Ты точно знаешь? – спросил Пыркин.

      – Сейчас только что проезжал самокатчик из дворца, – сказала Марфута. – Узнавал, не держим ли мы животных. Я спросила, каких животных он имеет в виду. Есть указание, говорит, привезти на Киевский собаку. Очень они ее там хотят испытать. Сюда, говорят, только люди попадают. А животные не попадают.

      Жулик словно почувствовал, что речь идет о нем, подбежал к Пыркину и улегся у него в ногах.

      – Не попадают, не попадают, – проворчал Пыркин. – Неужели хуже людей? Неужели у него тоже не бывает чувства полной безысходности, когда тебя никто не любит и все хотят на живодерню отдать?

      Пыркин пошел в дом, а Жулик затрусил за ним, что вызвало реплику Партизана:

      – Собакам не место в доме.

      – Помолчал бы! – огрызнулся Пыркин.

      – Пока что я руковожу нашим небольшим коллективом, – сказал Партизан.

      Егор спросил Люську:

      – Ты есть хочешь?

      Спросил, потому что вспомнил, как сам он был голоден совсем недавно, новогодней ночью.

      – Не знаю, – ответила Люська. – Погляди.

      Между бытовкой и рекой на площадке грудой лежали цилиндры, шляпы, фуражки, каски и кепки.

      Марфута перехватила взгляд Люськи и ответила за Егора:

      – Это Партизан собирает. Ему все носят. Он по размеру ищет и по форме. У него голова как груша.

      И Марфута засмеялась, оставив Егора в недоумении, шутит она или нет.

      – А почему он Партизан? – спросила Люська.

      – Пускай сам скажет.

      – Пожалуйста, я готов, – ответил Партизан. Он уселся на стул с рваным мягким сиденьем, что стоял, прислоненный спинкой к голубой стенке бытовки.

      Изнутри зазвенело.

      – Пыркин опять чашку разбил. На него не напасешься, – сказала Марфута. – У него руки дрожат от алкоголизма. Алкоголизма не осталось, а руки дрожат.

      – А ты бутылку в холодильник поставила? – спросил Партизан.

      – Поставила, поставила, рассказывай, дети ждут.

      У Егора возникали все новые и новые вопросы. Страха не было – попал в незнакомую взрослую компанию, как в гости. Страх рождается от одиночества или непонятной угрозы. А здесь все было мирно, даже безмятежно.

      Конечно, эта безмятежность была ненастоящей, но лучше она, чем велосипедисты.

      – Моя биография укладывается в пять строк, – сказал Партизан. – Я был поручиком Ингерманландского полка. Слыхали о таком? Не слыхали, не важно. Теперь мало кто помнит. А у нашего полка была славная история. Во время Первой мировой войны.

      – Партизан, не надо подробностей. Подробности, дай бог, потом расскажешь. Ты суть дела.

      – Марфута. Я могу и замолчать.