Светлое время ночи. Александр Зорич

женщина, больше всего похожая на столетнюю прямоходячую черепаху.

      «А ведь в Ите на эти деньги разве что пива с рыбными сухариками выпьешь», – удивился Эгин, успевший отвыкнуть от харренских цен, и поплелся наверх. Вкушать дешевый ночлег.

      Пол в его комнате ощутимо проседал под подошвами сапог, натужно скрипел при каждом шаге и казался насквозь гнилым.

      В воздухе пахло сыростью и древесной трухой. Эгин провел рукой по постели – белье было влажным. Спать, значит, придется одетым. Под кроватью стоял ночной горшок без ручки. «Вот она, старинная простота!»

      Он скинул куртку и сапоги, справил в горшок малую нужду и без сил повалился на спину, положив сумку с лотосом на подушку возле своей головы.

      Прямо над ним на низком потолке темнел контур широкого дощатого люка, наподобие чердачного. «Зачем? Ведь наверху еще один этаж?»

      Лишенный сновидений сон Эгина был глубоким и ровным. Таким глубоким и таким ровным, что ни тревожное лошадиное ржание под окном, ни глухой собачий ропот, ни скрип половиц в коридоре, ни даже сдержанная возня с щеколдой на двери в комнату его не разбудили.

      Эгин проснулся лишь тогда, когда почувствовал пронзительную, нечеловеческую боль – в его горло под самым кадыком врезался шелковый шнур, а две сильных мужских руки, хозяин которых находился у изголовья Эгиновой кровати, что было сил прижали шнур к жесткому матрасу.

      Издав сдавленный вскрик, Эгин открыл, или, скорее, по-рачьи выпучил глаза. В отблесках лунного света он увидел прямо над собой лицо в шелковой маске.

      Человек смотрел на него, не мигая, своими черными, глубоко посаженными глазами и не говорил ни слова.

      В этих глазах Эгин не заметил ни ненависти, ни упоения смертельной игрой, ни заинтересованности. Словом, это были глаза наемного убийцы – такие же равнодушные глаза у бойцовых петухов.

      «Это не грабитель, – мгновенно пронеслось в голове у Эгина. – Неужели проклятые жемчужники добрались-таки до меня?»

      Но времени на размышления у него не было. Горло отзывалось мучительной болью, дышать было почти невозможно.

      Умереть в Туимиге – что может быть более жалким? Эгин издавал малоэстетичные хрипы и плевал слюной в лицо ночному гостю, пока его левая рука, как бы в предсмертных корчах упавшая с кровати, нашаривала на полу жестяной ночной горшок без ручки.

      Мгновение спустя, не без труда ухватив горшок за тонкий обод, Эгин резко, но аккуратно рванул его вверх и, описав рукой с горшком полукруг, перевернул его на голову душителю.

      Жесть горшка была тонкой и особого вреда причинить убийце не могла, разве что оцарапала ему темя. Моча тоже оставалась мочой – отнюдь не измененным маслом, способным прожигать дерево и обугливать плоть.

      И тем не менее ловкость Эгина принесла результаты. Убийца отпрянул, затряс головой, начал отплевываться и сквернословить по-харренски, в общем, ослабил хватку.

      Ослабил не полностью, а всего лишь чуть-чуть. Но и этого «чуть-чуть» Эгину хватило на то, чтобы набрать