Дети крови и костей. Томи Адейеми

поворачивается ко мне, прижав руки к груди. – Зели, во имя богов, что ты натворила?

      Я прошу ее сесть и рассказываю о том, что произошло. Гордость на ее лице сменяется гневом, когда она слышит про наш побег, но рассказ о свитке и его возможностях заставляет ее замереть.

      – Это правда? – спрашиваю я. – Хотя бы одно слово?

      Мама долго молчит, глядя на свиток в руках Амари. Ее темные глаза остаются невозмутимыми, скрывая ответы, которых я жду.

      – Дай его мне.

      Пергамент ложится в ладонь Мамы Агбы, и она начинает задыхаться. Ее тело дрожит так сильно, что она падает с кресла.

      – Мама Агба! – Я подбегаю к ней и хватаю за руки, удерживая, пока судороги не прекратятся. Постепенно они ослабевают. Она лежит на полу, неподвижная, как один из ее манекенов.

      – Мама, ты в порядке?

      Слезы застилают ей глаза, бегут по морщинкам, испещрившим темную кожу.

      – Это было так давно, – шепчет она. – Не думала, что снова почувствую огонь магии.

      Мой рот открывается от удивления. Я отступаю, не веря своим ушам. Не может быть. Я не думала, что хоть кто-то из взрослых магов пережил Рейд…

      – Вы – маг? – спрашивает Амари. – Но ваши волосы…

      Мама Агба снимает геле и проводит рукой по бритой голове:

      – Одиннадцать лет назад у меня было видение, что я пришла к губящей и попросила ее избавить меня от белых волос. Она использовала магию болезни, чтобы уничтожить их.

      – Ты видящая? – вырывается у меня.

      – Раньше была, – кивает Мама Агба. – Но лишилась волос в день Рейда, за несколько часов до нападения.

      Поразительно. Когда я была ребенком, тех немногих видящих, живших в Ибадане, уважали и чтили. Их власть над временем не раз спасала другие кланы. Я улыбаюсь: следовало догадаться. Мама Агба всегда обладала знанием, мудростью человека, прожившего не одну жизнь.

      – Еще до Рейда, – продолжает Мама Агба, – я чувствовала, как магия уходит из нашего мира. Пыталась увидеть будущее, но, когда это было нужно сильнее всего, не смогла.

      Она вздрагивает, словно снова переживая ужас той ночи. Я могу только догадываться, какие кошмарные воспоминания всплывают в ее голове.

      Мама бредет к забранным сеткой окнам и опускает занавески. Смотрит на свои старые руки, сморщенные от долгих лет шитья.

      – Орунмила, – шепчет она, призывая бога времени. – Ба ми соро. Ба ми соро.

      – Что она делает? – Амари пятится, будто слова Мамы Агбы могут ранить ее. Но я слишком потрясена, услышав слова йоруба – впервые за десять лет, и не могу ответить.

      Со времен Рейда я не слышала ничего, кроме резких пауз и гортанных звуков, свойственных оришанскому языку, на котором мы должны были говорить. Последний раз при мне произносили заклятие очень давно, и долгое время язык моего народа жил только в моей памяти.

      – Орунмила, – перевожу я, пока Мама Агба взывает к нему. – Ответь мне. Ответь…

      – Она зовет своего бога, – объясняю я Амари. – Пытается колдовать.

      Я легко нахожу слова для объяснения, хотя сама