Дети крови и костей. Томи Адейеми

другой день от осознания того, что отец посещал покои Каэи, меня душили бы слезы, но сейчас я ничего не чувствую. Все это неважно по сравнению со свитком, оставленным на столе командира.

      Делаю шаг вперед. Ноги дрожат, словно я подхожу к краю утеса. Жду, что воздух вокруг свитка будет пронизан магией, но он остается неподвижным. Я протягиваю руку, но медлю, борясь с нарастающим страхом. Вспоминаю свет, вспыхнувший в ладонях Бинты.

      И меч, пронзивший ее грудь.

      Подбадривая себя, снова протягиваю руку. Кончики пальцев касаются свитка, и я закрываю глаза.

      Никакой магии.

      Вздох, томившийся в моей груди, вырывается наружу, когда я хватаю сморщенный пергамент. Развернув свиток, вижу странные знаки и тщетно пытаюсь их прочитать. Я не встречала ничего подобного раньше, это не похоже ни на один знакомый мне язык. Но из-за них умирали маги.

      Эти знаки могли быть написаны кровью Бинты.

      Ветерок влетает в открытое окно, играя локоном, выбившимся из-под развязавшегося геле. Под вздымающимися занавесками виднеется оружие Каэи: острые мечи, поводья пантенэры, медная броня, но мой взгляд опускается на моток веревки. Я сбрасываю геле на пол.

      И, не раздумывая, хватаю мантию отца.

      Глава четвертая. Зели

      – Ты правда не станешь со мной говорить?

      Я склоняюсь с седла Найлы, чтобы заглянуть в каменное лицо Тзайна. Ожидалось, что брат будет молчать час, но прошло три, а он так и не проронил ни слова.

      – Как тренировка? – Я не оставляю попытки. – Лодыжка М’баллу зажила? Думаешь, она поправится к играм?

      Тзайн открывает рот, чтобы ответить, но спохватывается, закрывает его и подстегивает Найлу, отправляя ее в галоп среди высоких эбеновых деревьев.

      – Тзайн, хватит, – говорю я. – Ты не можешь не обращать на меня внимания всю оставшуюся жизнь.

      – Я попробую.

      – О боги! – Я закатываю глаза. – Чего ты от меня хочешь?

      – Может, извинений? – рычит Тзайн. – Папа чуть не погиб! А сейчас ты сидишь здесь, притворяясь, будто ничего не случилось.

      – Я уже попросила прощения, – огрызаюсь я в ответ. – У тебя и у папы.

      – Это ничего не меняет.

      – Тогда прости, что не могу изменить прошлое!

      Мой крик эхом разносится среди деревьев, и вновь между нами воцаряется ледяное молчание. Я провожу пальцами по трещинам старого кожаного седла Найлы, и в груди разливается пустота.

      «Ради богов, подумай, Зели, – звенят в моей голове слова Мамы Агбы. – Кто защитит твоего отца, если ты ранишь этих людей? Кто поможет Тзайну, когда стражники решат отомстить?»

      – Тзайн, мне очень жаль, – тихо говорю я. – Правда. Чувствую себя ужасно, гораздо хуже, чем ты можешь себе представить, но…

      Тзайн раздраженно вздыхает:

      – Всегда есть «но».

      – Это не моя вина! – восклицаю я вне себя от гнева. – Папа вышел в море из-за стражников!

      – А из-за тебя чуть не утонул, – возражает Тзайн. – Ведь это ты оставила его одного.

      Я замолкаю.