Гедда Габлер (пьесы). Генрик Ибсен

ее взглядом и лукаво спрашивает, пряча смех). Дак это правда, что ли?

      К а т р и н а (обращаясь к нему). Отец – ты?

      Д о к т о р С т о к м а н. Вот так раз – тесть пожаловал. Доброе утро, доброе утро!

      К а т р и н а. Так ты заходи.

      М о р т е н Х и и л ь. Только если это правда, а нет, то пойду.

      Д о к т о р С т о к м а н. Что правда?

      М о р т е н Х и и л ь. Ерундистика с водой. Это правда, что ли?

      Д о к т о р С т о к м а н. Конечно, правда. Но откуда вы узнали?

      М о р т е н Х и и л ь (входя в комнату). Петра забежала ко мне по дороге в школу.

      Д о к т о р С т о к м а н. Да?

      М о р т е н Х и и л ь. Ага, и все мне рассказала. Я подумал сперва, что она меня дурачит, хотя вроде на Петру не похоже.

      Д о к т о р С т о к м а н. Нет, конечно! С чего вы так подумали?

      М о р т е н Х и и л ь. Доверять никому нельзя, так-то. Оглянуться не успеешь, уж нос натянули. Значит, все-таки правда?

      Д о к т о р С т о к м а н. Конечно, можете не сомневаться. Тесть, да вы садитесь. (Усаживает старика на диван.) Это такое неимоверное счастье для города…

      М о р т е н Х и и л ь (с трудом сдерживая смех). Счастье? Для города?

      Д о к т о р С т о к м а н. Ну да, что я сделал это открытие аккурат вовремя…

      М о р т е н Х и и л ь (по-прежнему). Конечно, конечно. А я и не чаял увидеть, как вы станете втирать очки родному братцу!

      Д о к т о р С т о к м а н. Втирать очки?!

      К а т р и н а. Отец, дорогой, но…

      М о р т е н Х и и л ь (сидит, положив руки на рукоять палки и уперев в них подбородок, и заговорщически подмигивает доктору). А что стряслось-то? Живность в трубах развелась, да?

      Д о к т о р С т о к м а н. Да уж, живность – инфузория.

      М о р т е н Х и и л ь. И энтой живности натолкалось видимо-невидимо, сказала Петра. Уймища прям.

      Д о к т о р С т о к м а н. Верно, счет идет на сотни тысяч.

      М о р т е н Х и и л ь. Но разглядеть их никто не может – так?

      Д о к т о р С т о к м а н. Да, они не видны.

      М о р т е н Х и и л ь (с тихим кудахчущим смешком). Прекрасно! Ничего лучше, черт меня побалуй, я от вас сроду не слыхал.

      Д о к т о р С т о к м а н. Вы это о чем?

      М о р т е н Х и и л ь. Только вы нипочем не втемяшите это в фогтову голову.

      Д о к т о р С т о к м а н. Посмотрим, посмотрим.

      М о р т е н Х и и л ь. Думаете, он совсем сумасшедший?

      Д о к т о р С т о к м а н. Ну, я-то надеюсь, что у нас весь город такой сумасшедший.

      М о р т е н Х и и л ь. Весь город! А что, тресни-лопни, может, и так. Поделом им, глядишь, проучат их. Все такие умные, не чета нам, старикам. Турнули меня к чертям собачьим из председателей. А как еще скажешь? Шуганули, как шавку, голосователи. Теперь ужо им достанется! Давайте, давайте, доктор Стокман, очки им вотрите.

      Д о к т о р С т о к м а н. Но тесть…

      М о р т е н Х и и л ь. Втирайте, втирайте, я вам говорю. (Встает.) Коли вы спроворите все так, что фогт с дружками останутся с мытой шеей на морозе, сей же час дам вам… дам вам сто крон на бедных.

      Д о к т о р С т о к м а н. Это слишком щедро.

      М о р т е н Х и и л ь. С деньгами у меня, видите ли, не густо. Но если это дело у вас выгорит, то я пожертвую бедным на Рождество полсотни.

      В прихожей появляется