Гедда Габлер (пьесы). Генрик Ибсен

рассказ. (Кладет книгу.) Этот совсем не подходит.

      Х о в с т а д. Почему?

      П е т р а. Потому что он противоречит вашим взглядам.

      Х о в с т а д. Ну, если дело только…

      П е т р а. Нет, вы не поняли. В рассказе речь о том, что у нас тут, на Земле, так называемые хорошие люди находятся под защитой сверхъестественных сил, их заботами у хороших людей все в конце концов устраивается наилучшим образом, а плохих людей жизнь наказывает.

      Х о в с т а д. Так это же отлично! Именно то, что народ любит!

      П е т р а. Вы хотите забивать народу голову вот этим вот? Хотя сами нисколько в такие басни не верите и отлично знаете, что жизнь устроена иначе?

      Х о в с т а д. Вы кругом правы. Но редактор не может печатать только то, что нравится ему. В незначительных вопросах он зачастую вынужден потакать вкусам публики. А по-настоящему важной темой – для газеты, во всяком случае, – остается, конечно, политика. И коль скоро я хочу увлечь народ идеями свободы и прогресса, мне надо не отпугивать читателей, а наоборот, расположить их к себе: если я даю в подвале полосы моральное духоподъемное сочинение, им легче проглотить колонку над ним. Они воспринимают ее с бо́льшим доверием.

      П е т р а. Фу! Не говорите, что вы, точно паук, хотите коварством заманить читателей в свою ловушку.

      Х о в с т а д (улыбается). Вы хорошо обо мне думаете, спасибо. Это и правда козни Биллинга, не мои.

      П е т р а. Биллинга?!

      Х о в с т а д. По крайней мере, такую точку зрения он на днях излагал. Это он настаивает на публикации рассказа – сам я книгу не читал.

      П е т р а. Но как может Биллинг с его свободными взглядами…

      Х о в с т а д. В Биллинге многое сочетается. Сейчас, например, он добивается места секретаря мэрии, как я слыхал.

      П е т р а. Нет, Ховстад, не думаю. Зачем бы ему так себя ломать.

      Х о в с т а д. Об этом вы его спрашивайте.

      П е т р а. Никогда бы не подумала такого о Биллинге.

      Х о в с т а д (смотрит на нее очень пристально). Не подумали бы? Это для вас полная неожиданность?

      П е т р а. Да. Хотя, возможно, и нет. Ой, я на самом деле не знаю.

      Х о в с т а д. Мы, газетные писаки, народец не высокой пробы, фрёкен Стокман.

      П е т р а. Вы правда так думаете?

      Х о в с т а д. Иной раз думаю.

      П е т р а. Конечно, когда заедает ежедневная рутина, я понимаю. Но сейчас, участвуя в великом деле…

      Х о в с т а д. Вы имеете в виду расследование вашего отца?

      П е т р а. Конечно. Мне кажется, сейчас вы должны чувствовать себя человеком самой высокой пробы.

      Х о в с т а д. Да, сегодня я что-то похожее чувствую.

      П е т р а. Вот, сами видите! Вы взяли на себя очень благородную миссию – пробивать дорогу непризнанным истинам и новым, более зрелым взглядам. Да одно то, что вы бесстрашно, открыто возвышаете свой голос в защиту гонимого!

      Х о в с т а д. Особенно если этот гонимый… гм, не знаю, как бы получше выразиться.

      П е т р а. Такой глубоко порядочный, честный и бескомпромиссный, вы хотите сказать?

      Х о в с т а д (мягко). Я хотел сказать: особенно если он приходится вам отцом.

      П е т р а (глубоко потрясенная). Что?

      Х о в с т а д. Да, Петра… то есть, фрёкен Стокман.

      П