Смерть перед Рождеством. Кристоффер Карлссон

то бы они ни значили. И все разъяснилось лишь потом, когда стало поздно. С самого начала шел обратный отсчет – к нулевой точке, к двадцать первому декабря.

      История оказалась на редкость запутанной и странной, со временем с этим согласились все. Хотя было ли все так сложно на самом деле? Возможно, история, в сущности, была простой, даже банальной. Потому что однажды зимой один человек предал другого, и это стало началом конца.

      Так или иначе, все, насколько нам известно, происходило так…

      I

      Who Comes Around On A Special Night*[1]

      12/12

      Только одно можно утверждать с полной уверенностью: город лежит объятый страхом. Теперь он показал свое испуганное лицо, в этом я не сомневаюсь. Это можно почувствовать, прослушав его пульс – слабое, ритмичное тикание. Нервы его напряжены, он стал непредсказуем. Превратился в медленно угасающую лампу. И никто ничего не замечает и не думает об этом.

      На церковной башне бьют часы. В ночи медленно падают снежные хлопья. Прозрачные, они отливают серебром в холодном свете уличных фонарей. В ночном клубе неподалеку гудит бас: I wish it could be Christmas every day[2], а потом за углом взвизгивают тормоза. Как видно, водитель упал грудью на сигнальный рожок.

      Вопят сирены – вот такая выдалась ночь.

* * *

      Один из переулков, отходящих от Дёбельнсгатан, отличается особенной теснотой. Достаточно развести руки, чтобы нащупать по обе стороны от себя потертые кирпичные стены. Поэтому там всегда темно. В центре города дома особенно высокие, и редко когда покрытый трещинами асфальт ласкают лучи холодного солнца.

      Этот переулок выходит на задний двор, где вдоль стен выстроились зеленые мусорные контейнеры. И на всем лежит тонкий слой снега. Попав сюда, ты словно оказываешься на дне колодца. Подняв голову, можно было увидеть заключенный в квадрат кусочек хмурого неба.

      Женщина в голубом комбинезоне натягивает посреди двора большой белый тент. Под ним на спине лежит мужчина в темно-серых джинсах и черных ботинках. Из-под расстегнутого воротника его пальто выбивается вязаный шарф. Белые лучи прожекторов светят на него с четырех сторон. Поодаль валяется раскрытый рюкзак «Фьельревен», рядом с ним – книга, визитка, пара теплых носков и связка ключей. Есть при мужчине и перчатки, они торчат из кармана его пальто.

      На вид ему между тридцатью и сорока. Коротко стриженные темные волосы аккуратно уложены, угловатое лицо не брито несколько дней. Глаза закрыты, так что определить их цвет затруднительно. Хотя на данный момент это не имеет никакого значения.

* * *

      Я жду в стороне от тента, держа руки в карманах куртки и энергично переступая ногами – скорее от холода, чем от нетерпения. В одном из окон светится красная рождественская звезда. Она большая, размером с автомобильную шину. И за ней время от времени мелькает мальчишеское лицо.

      – И давно он так стоит?

      Виктория Мауритцон разворачивается на корточках, одновременно открывая свою сумку.

      – Кто?

      Опасаясь вынимать руки из карманов, дергаю подбородком в сторону окна:

      – Мальчик.

      Мауритцон поднимает голову.

      – Мальчик? – Щурится, ослепленная снегом и светом прожекторов. – Не знаю.

      Она возвращается к работе. Достает камеру, настраивает ее и делает шестьдесят восемь снимков тела и всего, что вокруг него.

      Пространство озаряют голубые вспышки. Поодаль ветер треплет сине-белую оградительную ленту. Время от времени мимо проходят люди. Некоторые глазеют в надежде увидеть что-нибудь интересное, снимают на мобильный.

      Мауритцон убирает камеру и вкладывает покойнику в ухо цифровой термометр.

      – Совсем свежий, – объявляет она.

      – Насколько свежий?

      – Час назад, возможно, меньше. Но полной уверенности у меня нет. Метод неточный, это не более чем грубая оценка. Однако это все, чем я располагаю на этот момент.

      – Как он умер?

      – Без понятия.

      Виктория вытаскивает термометр, записывает показания в свои бумаги.

      – Он мертв – и это единственное, что я могу сейчас утверждать.

      Пригнувшись, я ступаю под своды тента и присаживаюсь на корточки рядом с рюкзаком. Мауритцон протягивает мне латексные перчатки, и я неохотно вынимаю руки из карманов. В перчатках мои руки становятся белыми, как у мертвеца, а пальцы выглядят более вытянутыми и костлявыми, чем на самом деле.

      Я чувствую, как к горлу подступает тошнота. По спине пробегает теплая волна, а потом меня прошибает холодный пот. Остается надеяться, что Мауритцон ничего не заметит.

      – Довольно чистенький, – говорит она, кивая на мертвеца. – Не похож на тех, кого обычно находят в таких местах.

      – Возможно, у него здесь была встреча… – Я поднимаю с земли черную визитку.

      Из кожаных кармашков выглядывает идентификационное удостоверение,

1

Кто бродит вокруг этой особенной ночью (из песенки о Санта-Клаусе, англ.).

2

Вот бы каждый день был Рождеством (англ.).