Таганский перекресток. Вадим Панов

чего не хочется видеть никому.

      «Не будь идиотом!»

      «А я и не буду. Я буду самим собой».

      В метро Орешкин познал, что значит быть смелым. Сейчас он понял, каково это – уважать себя. Оставалось самое сложное – научиться быть сильным.

      Он посмотрел на Зарему.

      – Я могу освободить тебя?

      – Можешь, – спокойно ответила девушка. Очень спокойно, так, словно ожидала, что он спросит. – Но подумай, от чего отказываешься.

      – У меня было время подумать.

      Зарема улыбнулась, прикоснулась к его руке.

      – Ты на самом деле хороший.

      И снова волна нежности. Нечеловеческой нежности.

      – Говори, что делать, – проворчал Димка, – а то передумаю.

      – Давай покурим, – предложила девушка. – Здесь так тихо.

      Орешкин щелкнул зажигалкой, пустил дым. А потом обнял Зарему и крепко прижал ее к себе.

      Они курили молча. Смотрели на темнеющее небо, на воду, на высокие сосны и молчали. Лишь прижимались друг к другу.

      А потом, когда сигареты умерли, Димка негромко произнес формулу свободы.

      Бережно положил Зарему на землю, закрыл черные глаза, поцеловал ставший холодным лоб, вложил в руку перстень. Выпрямился, постоял несколько секунд, развернулся и пошел к шоссе.

      Не оборачиваясь.

      Ведьма

      – Привет! Я из Красноярска, и я странный.

      Именно с этих слов начал знакомство со мной Валька Гостюхин.

      С неожиданных, согласитесь, слов.

      Валька стоял в центре комнаты, которую нам предстояло делить ближайшие пять лет, и смотрел прямо на меня своими огромными зелеными глазищами. Наверное, это обстоятельство и повлияло на мою реакцию. Только представьте: парень с довольно длинными ярко-рыжими волосами и зелеными, можно сказать – женскими, глазами, смотрит на вас и говорит:

      – Привет! Я из Красноярска, и я странный.

      Оценили?

      Ничего удивительного в том, что я насторожился.

      Нет, буду откровенен – я растерялся. Насторожился я позже, секунд через пять, когда первая оторопь прошла и в памяти всплыли предупреждения родителей насчет царящей в столице свободы нравов. Я, конечно, не из деревни в Москву приехал, о существовании гомосексуалистов, трансвеститов, бисексуалов и прочих… гм… странных ребятах знал, но услышать подобное заявление от предполагаемого соседа по комнате в студенческой общаге, от человека, с которым придется жить рядом не один год…

      – Привет, – выдавил я из себя. – А я из Липецка, и я нормальный.

      Теперь задумался Валька.

      – В каком смысле?

      – Я не странный. Я как все.

      Он непонимающе поднял брови. Пришлось добавлять:

      – Я обычный. Я женщин люблю.

      И Гостюхин принялся ржать. Не смеяться, а именно ржать: громко, очень громко. В коротких промежутках между приступами хохота он поведал, что его зовут Валька, что он тоже любит женщин, а фраза насчет странности относилась не к сексуальным пристрастиям.

      – А к чему?

      – У меня бывают закидоны, – ответил Валька и в подтверждение постучал