У любви пушистый хвост, или В погоне за счастьем. Ольга Гусейнова

не обделил. Поверенный его светлости утречком вперед обоза ускакал, а сейчас вернулся, заодно еще телегу привез с данью от шакалов и девицу тоже.

      Глаша мигом выпросталась из шкур и недовольно прошепелявила:

      – Принесла нелегкая лишнюю бабу. Если она на моего оцелота лапу наложит, я ей все космы повыдергаю…

      – Лу Глафирия, вы уж определитесь, кто вам важнее: цельный князь или его служака-поверенный? – привычно потешался наш возница.

      Гиена ухмыльнулась хитро, отчего одинокий верхний клык смешно вылез наружу, а рот перекосило:

      – Дедуня сказал, что гарем – это срамота, а вот маманя считает, что третий не лишний, а про запас. А женщина всегда права…

      – Маманя, значится, сказала? – мрачно перебил дочь чересчур предприимчивой родительницы Вит.

      – А то как же, маманя! – хвалилась Глаша. – Она баба толковая, не по годам. Особенно когда спит клыками к стенке.

      – А это кто…

      – Папаня! Это он любя говорит, потому как запросто так никого нахваливать не будет, значит – точно умная.

      Старый Вит, хмыкнув, подыграл Глаше:

      – Повезло твоему папке с женою. Прямо как мне с моей ненаглядной.

      Тут уже я не выдержала, захихикала. Но наше немудреное развлечение длилось не долго. Раздался звук приближающихся к кибитке шагов, затем, распахнув полог, на нас уставился Маран:

      – Лу Савери, лу Глафир-ия, принимайте попутчицу. Эта лу из клана шакалов Призрачный хвост вместе с нами на смотрины к князю едет.

      При этом Маран клацнул зубами и по-волчьи зло блеснул глазами, сдерживая бешенство. Но девицу-шакала в кибитку подсадил бережно и вежливо. Следом за ней со всего маху шмякнул на пол два туго набитых кожаных баула. Понятно почему: перед нами, сразу ошарашенно замолчавшими, в замешательстве мялась тоненькая девчонка-веточка лет четырнадцати, не более. В таком же, как на мне, плате малолетки, в теплой стеганой черной душегрее поверх новехонького синенького сарафанчика, расшитого по подолу ромашками, в ладных, хоть и не новых, начищенных сапожках.

      Девчушка зыркнула по сторонам, оценивая навязанную компанию, вымученно улыбнулась, показав маленькие белые клыки, тонкими пальчиками нервно поправила плат на щеках и широкую белую шелковую ленту, закрепляющую его на голове. Уши, прижатые к макушке, выдали ее волнение и страх – остроконечные, мохнатые, по краешкам рыженькие, с серой полоской посредине. Видимо, и сама девочка двухцветная. Мы с Глашей и Витом потянули носами, знакомясь с запахом слишком молоденькой невесты, и удивленно выдохнули: девочка-шакаленок только вошла в пору созревания – женский аромат едва-едва проявился.

      – Это чего творится на белом свете-то?.. – у Вита от возмущения голос пропал, дыхание перехватило. – Детей уже на смотрины посылают.

      – Мне уже пятнадцать, – попыталась оправдаться девочка, но вышло у нее плохо.

      – А других не было, что ли? Постарше? – посочувствовала я.

      – У нас маленький клан, остальные все замужние или просватанные. Я одна подошла…

      – Садись,