12 стульев. Золотой теленок. Коллекционное иллюстрированное издание. Илья Ильф

вскрыл стул, стараясь не повредить английского ситца в цветочках.

      – Такого материала теперь нет, надо его сохранить. Товарный голод, ничего не поделаешь.

      Все это довело Ипполита Матвеевича до крайнего раздражения.

      – Готово, – сказал Остап тихо.

      Он приподнял покровы и обеими руками стал шарить между пружинами. На лбу у него обозначилась венозная ижица.

      – Ну? – повторял Ипполит Матвеевич на разные лады: – Ну? Ну?

      – Ну и ну, – отвечал Остап раздраженно, – один шанс против одиннадцати. И этот шанс…

      Он хорошенько порылся в стуле и закончил:

      – И этот шанс пока не наш.

      Он поднялся во весь рост и принялся чистить коленки. Ипполит Матвеевич кинулся к стулу.

      Брильянтов не было. У Ипполита Матвеевича обвисли руки. Но Остап был по-прежнему бодр.

      – Теперь наши шансы увеличились.

      Он походил по комнате.

      – Ничего! Этот стул обошелся вдове больше, чем нам.

      Остап вынул из бокового кармана золотую брошь со стекляшками, дутый золотой браслет, полдюжины золоченых ложечек и чайное ситечко.

      Ипполит Матвеевич в горе даже не сообразил, что стал соучастником обыкновенной кражи.

      – Пошлая вещь, – заметил Остап, – но согласитесь, что я не мог покинуть любимую женщину, не оставив о ней никакого воспоминания. Однако времени терять не следует. Это еще только начало. Конец в Москве. А мебельный музей – это вам не вдова; там потруднее будет!

      Компаньоны запихнули обломки стула под кровать и, подсчитав деньги (их вместе с пожертвованиями в пользу детей оказалось пятьсот тридцать пять рублей), выехали на вокзал к московскому поезду.

      Ехать пришлось через весь город на извозчике.

      На Кооперативной они увидели Полесова, бежавшего по тротуару, как пугливая антилопа. За ним гнался дворник дома № 5 по Перелешинскому переулку. Заворачивая за угол, концессионеры успели заметить, что дворник настиг Виктора Михайловича и принялся его дубасить. Полесов кричал «караул!» и «хам!».

      До отхода поезда сидели в уборной, опасаясь встречи с любимой женщиной.

      Поезд уносил друзей в шумный центр. Друзья приникли к окну.

      Вагоны проносились над Гусищем.

      Внезапно Остап заревел и схватил Воробьянинова за бицепс.

      – Смотрите, смотрите! – крикнул он. – Скорее! Альхен, с-сукин сын!..

      Ипполит Матвеевич посмотрел вниз. Под насыпью дюжий усатый молодец тащил тачку, груженную рыжей фисгармонией и пятью оконными рамами. Тачку подталкивал стыдливого вида гражданин в мышиной толстовочке.

      Солнце пробилось сквозь тучи. Сияли кресты церквей.

      Остап, хохоча, высунулся из окна и гаркнул:

      – Пашка! На толкучку едешь?

      Паша Эмильевич поднял голову, но увидел только буфера последнего вагона и еще сильнее заработал ногами.

      – Видели? – радостно спросил Остап. – Красота! Вот работают люди!

      Остап похлопал загрустившего Воробьянинова по спине.

      – Ничего, папаша!