Штурм Дюльбера. Кир Булычев

сказал он.

      Только бы друзья не зашумели! Распутин чуткий, как лесной зверь.

      – Почему в подполе? – удивился Распутин. – Ты мне не говорил. Что же, ты меня в дворницкой принимать будешь?

      – Я люблю те покои. – Юсупов вел его вниз по лестнице, толкнул дверь в подвал. – Никто не побеспокоит, можно с друзьями посидеть. У меня сегодня уже были, только ушли. Видишь, я слуг отпустил, некому со стола убрать.

      – Ну и правильно, что отпустил. – Вид стола с остатками чаепития успокоил Григория. Он повесил шубу на вешалку в узкой комнате, а сам прошел в столовую. Но садиться не стал, а повторил: – И чего этот Протопопов меня оберегает? Я ведь заговорен от злого умысла. Пробовали, не раз пробовали меня жизни лишить, да Господь все время просветлял. Вот и Хвостову меня погубить не удалось. Прогнали Хвостова, где он? А я вот тут, добро людям несу. А кто меня тронет, тому плохо придется.

      Если бы Юсупов был в заговоре одинок, если бы не было товарищей, что сидели над головой, шептались и ждали, он не посмел бы тронуть старца. Но сейчас отступать нельзя – жизнь один раз дается, сегодня не сделаешь обязательного, и упустил свой жизненный шанс!

      – Шоффэр у тебя толстый, на шоффэра непохожий. Иудей?

      – Француз, – сказал Феликс. – Жан.

      – И лицо у него такое странное – где я его видел?

      – Да в моей машине и видел.

      – У тебя другой был, рыженький.

      – Они сменяются, – сказал Юсупов.

      Им овладело нетерпение. Надо все сделать скорее – пока не сорвалось. Как будто тянешь тяжелого сома и думаешь, порвет ли он леску – еще минутку… уже берег близко. Но вот сорвался, ушел в глубину!

      Распутин уселся за стол, оглядел тарелки и блюда, словно полководец поле боя с вершины холма.

      Юсупов сразу подвинул ему блюдо с пирожными.

      – Вы эклеры любите, Григорий Ефимович, – сказал он.

      Несколько секунд пальцы Распутина висели над блюдом с пирожными, потом он убрал руку.

      – Нет, сладкие больно.

      – Мадеры?

      Все. Охота началась. Сомнения покинули Феликса. Он знал, что Распутин не выйдет отсюда живым.

      Юсупов налил чаю. Самовар был велик и потому не остыл. Но угли в нем потухли. Распутин пил, не замечая, что чай едва теплый. Он начал рассуждать о том, как спасет Россию, и перешел на близкую свадьбу дочери, которую отдавали за офицера, георгиевского кавалера, что его весьма волновало – он вот-вот породнится с настоящим дворянином.

      Разговаривая, Распутин протянул снова руку и взял пирожное с блюда. Юсупов смотрел, как он подносит пирожное ко рту, как рот раскрывается, шевелятся губы, а пальцы у Распутина – плохо мытые, с черными ногтями.

      Юсупов готов был закричать заговорщикам: «Он съел пирожное! Конец! Сейчас он упадет!»

      И было не страшно – только бы скорее кончилось.

      – Ты чего так смотришь? – спросил Распутин. – Будто привидение увидал.

      Распутин засмеялся. Он не боялся в гостях у князя. Почему-то в его голове жило убеждение, что князья гостей не обижают.

      Он