Проклятый род. Иван Сергеевич Рукавишников

быстрый. А горничная крюк с двери снимает. Встречали. Принимали в первой комнате, в трехоконной. Залой называется. Кофеем угощали. Смеркалось. Время послеобеденное. Макар кофе любит. Коньяк тоже. Отца дома не было. Разговор чуть ладится. Горюнова-мать, не старуха, а так, почти, мало слов говорит, к жениху не привыкла. Как чужой.

      Про весну толковала. Вот, мол, и зимушка-зима почитай что прошла. Только бы поста Великого дождаться, а там и до весны рукой подать.

      У Раисы при матери невестные слова с уст не летят; тоже больше о зиме да о весне. На жениха глядит – не глядит, чуть заметно прищурившись.

      – А там и свадьбу. Как год пройдет по папаше, мы сейчас свадьбу.

      А Раисина мать ему:

      – Что уж больно спешите, Макар Яковлевич. Можно и пообождать. Еще и на полгода откладывают, и на год даже. Оно приличнее, солиднее. А то скажут: траур снять не успели, а свадьбу играют. Можно потерпеть для святости.

      Так говорит, и глаза ее лгать стараются, и голос масляный.

      – Нет… Мы откладывать не будем.

      Опять мать про подарки вспомнила. Макар невесте браслет привез, а сестре ее, Пелагее, часики.

      – Сейчас, наверно, выйдет Пелагея. Взгляни, Раичка, тут-то как узорчик по эмали выведен. Какой хорошенький да тонкий. Ты не видала.

      – Видела, мамаша.

      – Вот-то Пелагеюшка обрадуется… Что же ты, Пелагеюшка, долго как?

      Это мать заслышала скрип деревянных ступеней лестницы. Из мезонина Пелагея.

      – Здравствуйте.

      – Здравствуйте. Подарочек вам позвольте презентовать.

      Двадцать лет Пелагее. Желто-бледная. В черное всегда одета, в скромное. Пелериночка. В монастырь просится. Давно. В мезонине Богу молится, иконам окладным, лампадочкам. Из дому только в церковь. А церковь через дорогу. Тихая, с лицом сухим, сбоку на нее посмотреть – словно горбатая: ключица с детства вывихнута. Рукой правой плохо владеет. Крестное знамение класть привыкла, а другое, что нужно, левой рукой всегда.

      Кофей пили. Помолчали. Это Макар сегодня о своем думает. Подчас улыбнется. Прощаться начал. Упрашивали. Уехал.

      – Что это он вправо повернул? По набережной. Куда бы по сугробам-то…

      А думал Макар о том: был-таки у него с отцом, с железным стариком, разговор однажды. Робко попросил Макар благословения отцовского. Издалека подходил – словами подкрадывался. Крикнул-цыкнул старик, не дослушал.

      – Горюнову из головы выкинь! Слышишь. И больше чтоб ни слова!

      – Да я ведь так… Я посоветоваться… Не хотите ли, дескать, папаша, чтоб я на ней женился. А мне – как вы.

      И на дверь Макар тогда оглянулся. Нет ли кого.

      И так повел Макар разговор, что никому старик о том не говорил. И не говорил более о том и с Макаром.

      И улыбается Макар теперь, через год, в саночках сидя. Улыбается ловкости своей.

      «Хорошо вышло. Чист. И мать в дурах».

      А в маленьком домике у церкви разговор перед остывшим кофейником.

      – Он мне сегодня, мамаша, как-то меньше понравился.

      – Что ты, Раиса! Как это так статься может!