Будьте здоровы, богаты и прокляты. Полина и Измайлов. Эллина Наумова

не сразу приобретают известность, а то и славу, – спокойно заговорила приятная женщина переходного, правда непонятно из какого в какой, возраста. – Но это не умаляет их таланта. Я бы в вашем положении фамилию автора спрашивала. Вдруг когда-нибудь станете обладательницей произведения искусства, сотворенного гением в голодной молодости. Вы уничижительно отозвались о кулоне, а он из прежних запасов. Теперь в украшениях от этого дизайнера щеголяют не последние дамы.

      Произнося это, продавщица слегка покачивала кулон. Казалось, спираль причудливо разворачивалась, а колокольчик расцветал.

      – Чего только не напоете, лишь бы продать, – не сдалась пессимистка. – Возьму его, убедили.

      «Последний штрих, – молила я провидение. – Пусть эта умница пошлет хамоватую покупательницу на три буквы, пусть не захочет продавать эту вещь бабе, которая не может ее оценить. Или оценила, но издевается, что еще хуже». Но продавщица приняла некрупную купюру, упаковала колокольчик и пригласила:

      – Приходите еще. Спасибо за покупку.

      Тут у меня в мозгах заискрило. Я рывком подступила к прилавку и едва не вызвавшим судороги у продавщицы голосом спросила:

      – Сколько украшений от того же автора у вас завалялось?

      – Четыре подвески, – просипела она.

      – От Юлии Фадеевой?

      – От нее. Но я предыдущую девушку не обманывала. Просто так получилось… Я… Она…

      – Да вы ее облагодетельствовали, успокойтесь. На самом же деле все колокольчики абсолютно одинаковые – материал, цвет, форма? Заверните мне их.

      – Четыре?

      – Если еще что-нибудь от Фадеевой есть, давайте хоть десять.

      Она назвала сумму. Я могла расплатиться за две с половиной подвески. Выскочила на улицу и зычно позвала:

      – Вик! Не прячься! Мне нужны деньги.

      Он материализовался из мартовских сумерек, спустился по крутым ступеням и молча отдал бумажник. Я расплатилась.

      – Зачем тебе столько кулонов? – удивился Измайлов.

      – Могилку обвешаю, – сказала я, не ощущая слез на горящих щеках.

      – Потерял форму, – сокрушался полковник, едва поспевая за мной. – Некудышним сделался конспиратором. А все кабинет виноват. Да не лети ты так в гололед, Поленька. Стоило сидеть взаперти, чтобы при первом выходе на улицу сломать себе шею.

      – Милый, форму ты не потерял. Просто я верю в твою любовь. Звучит, будто не из устной речи, но факт. Стоило держать меня взаперти, чтобы вечером выдворить без сопровождения на свежий воздух. Расследование-то в разгаре, насколько я понимаю. Я чувствовала – ты рядом. Ты ведь тоже чувствуешь, когда я к подъезду приближаюсь. Не раз дверь открывал, хотя в окно меня не видел.

      Вик повеселел. Дома он отмочил меня в горячей ванне, напоил чаем с лимоном, не задавая вопросов. То ли полагал, что я впала в истерику от перенапряжения. То ли был доволен моим выступлением на тему нашей любви и не хотел разочаровываться, слушая