Сыскная одиссея. Иван Погонин

гражданин Добронравов. Он переложил внушительных размеров узелок из правой руки в левую, перекрестился на образа и поклонился вскочившему с постели надзирателю.

      – Как здоровье, Осип Григорьевич, ваше благородие?

      – Спасибо, уже почти здоров.

      – Слава тебе, господи! – Добронравов опять перекрестился. – А я вот выбран нашим городским купечеством поздравить вас с великим праздником Рождества Христова и передать самые наилучшие пожелания. Мы еще в канун праздника собрались, да матушка ваша не пустила, плохи вы еще в ту пору были. Позвольте передать вам наши скромные дары – тут-с гусек, стерлядочка (это от меня лично), ну и другие разные деликатесы.

      – Спасибо большое, но я, право, не могу…

      – А еще к светлому празднику уполномочило меня наше городское купечество, во исполнение многолетней традиции, преподнести вам конвертик со сторублевочкой, чтобы имели вы возможность приобрести себе чего пожелаете.

      – А вот от этого увольте. Денег я с вас тем более взять не могу.

      – Это как? – В голосе купца слышалось неподдельное удивление.

      – Не могу и все. Я мзду не беру.

      – Какая же это мзда? Ежели вы, например, матушке своей на праздник платок подарили, это разве мздой называется?

      – То мать родная, а не посторонние люди.

      – Господи! Какие же мы посторонние? Вы нам теперь как отец родной, и даже лучше, потому государем нашим поставлены блюсти покой и охранять барахлишко наше, неустанными трудами нажитое. Предместник ваш брал, не брезговал, его предместник тоже.

      Добронравов был поповским сыном, год отучился в семинарии и потому изъяснялся несколько витиевато.

      – Сказал не возьму, значит – не возьму, и не просите. А обязанности свои я без всяких даров исполнять буду, как положено.

      Поуговаривав надзирателя еще минут десять, Добронравов досадливо махнул рукой и пошел на выход, оставив узелок на столе.

      Заметив это, Тараканов ринулся было догонять купца, но остановился.

      «Пожалуй, гуся-то можно оставить. Да и стерлядку. Мать ушицы приготовит. А то ведь я праздник и не отметил. А как поправлюсь, пойду в номера к Добронравову и отдам ему деньгами чего следует».

      – Мама!

      – Чего, сынок?

      – Там на столе провизия. Не сделаете ли вы ушицы?

      – Конечно сделаю. И уху сварю, и гуся пожарю! Радость-то какая! Эх, отец не дожил, а то как бы был рад, сам-то и не мечтал о таком почете!

      Мать села на табуретку у кровати и заплакала.

      – Мама, мне мундир надо пошить и шинель, форма-то другая у надзирателя. Есть ли деньги?

      – Ради такого дела поищем, перехватим у кого. Дорого ли?

      – За все рублей сто придется отдать.

      Мать аж ахнула.

      – Сто! Уж очень дорого.

      – Старую шинель можно продать. Да и форменную сюртучную пару. Я даже знаю кому. Никодимова в канцелярские служители произвели, а мы с ним одной комплекции. Я думаю, рублей двадцать пять он даст.

      – Все