Рыжий (история одиночки). Олег Мироненко

право лопать всё, что угодно (хоть самих себя), но только предварительно пройдя шаманский курс по упокоению души умерщвлённого нами создания. Потому что никакие мы не боги, мы – шаманы, и в этом-то и заключено наше главное счастье).

      Через минуту Рыжик почти отчаянно мяукнул ещё раз, и тут же услышал: «Чего орёшь? Чего палишься? Совсем, что ли, ждать не умеешь? Эх, детский сад… Тут я, тут – давай заныривай».

      Рыжик просунул голову в отверстие и замер. До серого, в сумрачных отсветах пола было не менее метра, а опыта десантирования у него ещё не имелось никакого. Имелись в наличии одни лишь инстинкты, на которых, как говорила неписанная и невысказанная кошачья мудрость, можно было как и уехать далеко, так и остаться там, где сидишь. Рассиживаться, однако, ему не дал Одноухий, вновь принявшийся долбить мозг: «Ну, ты скоро там? Тебя одного, сопляка, все ждут!» И Рыжик прыгнул, сумев не зажмурить глаз; лапы спружинили от пола, но челюсть всё равно ударилась о поверхность – не сильно, но он тут же ощутил солоноватый вкус во рту. «Эх, молодо-зелено…», – не замедлил проворчать поджидавший его внизу Одноухий, очевидно, добровольно (а может быть, и вынужденно) вызвавшийся курировать несмышлёныша. – «Группироваться-то лучше надо, а то всю морду обдерёшь. И кому ты тогда будешь нужен, спрашивается, с ободранной-то мордой, а? Правильно – никому ты не будешь нужен. Ступай за мной, и не расстраивай меня больше, мелкий – у меня и так все нервы съедены».

      Он рванул вперёд, в сумрак. Рыжик быстро освоился в пыльной взвеси темноты, с чуть дрожащей желтизной от невидимых редких источников света, и легко поспевал за провожатым. Маршрут их пролегал мимо мусорных куч и ржавых болотных луж, пока не закончился в каком-то тёплом и сухом помещении, где у большой трубы, источника этого самого тепла и сухости, сгрудились более десятка котов и кошек различных мастей и повадок. Рыжик, тут же оказавшийся в центре внимания уличной братии, сел и робко уставился на это сборище, чувствуя себя крайне неловко из-за своего холённого, в общем-то, вида. Взирающий на него контингент выглядел несколько по-другому. Шрамы и ссадины гордо красовались на недолизанных шкурах и презрительных мордах. Взгляды выражали гремучую смесь постоянного ожидания опасности и олимпийского спокойствия. Буря пронеслась в бедной голове котёнка (то, что английские кошаки в свойственной им манере называют «brainstorm»): «М-да, это не боец…», «Какого рожна Одноухий припёрся сюда с ним?», «Ого, какой хорошенький!», «Слизняк, выставочный вариант», – и ещё целый поток оценок и сравнений, характеризующий Рыжика как бесполезную, но привлекательную особь. Наконец в этот безмолвный хор, заставивший котёнка прижаться к холодному полу, ворвался властный голос: «Довольно, братья! Не стоит судить кота по окрасу. Вспомните Красавчика – он был героем, и погиб, как герой! Разве нет? А теперь, Рыжий, я обращаюсь к тебе – ты знаешь что-нибудь о нас и о нашей… м-и-и-ссии?» Последнее слово взвизгнуло в мозгу у Рыжика, очевидно, от того, что оратор в этот момент