Карантинная зона. Павел Шушканов

что-то пометил в журнале. Студенты громко засмеялись, возможно, над чем-то своим.

      – Завтра в девять у вас консультация у психолога. Кабинет четырнадцать. Что ни будь еще?

      – Да, – я поднялся, – куда мне идти сейчас?

      Дежурный пожал плечами и махнул рукой в неопределенном направлении и я, подняв с пола дорожную сумку, неторопливо побрел к выходу.

      Над самой дверью во всю стену растянулась репродукция гравюры Фламмариона, раскрашенная с почти подлинной достоверностью. Все тот же пилигрим стоял на коленях у края мира и смотрел сквозь купол неба на хаос вселенной. Картина знакомая из школьных учебников и явно показывающая дремучесть христианского средневековья, являющаяся насмешкой на самой собой и толкователями смысла, воспринимающими ее всерьез. Для миллионов созерцателей гравюры все еще оставалась секретом ее поддельная сущность. Написанная в конце XIX века, она никак не могла символизировать Средневековье, и была, по сути, карикатурой на тех же прагматиков.

      Здесь на Краю все это тем более не имело смысла.

      По впечатляющему полотну поползли тени, гораздо быстрее, чем положено. Я обернулся. Зал опустел, исчезли даже студенты, а дежурного заменила табличка «обед» из оранжевой бумаги. В широких окнах пронеслись все те же тени от деревьев, и стало темнеть. Не как во время затмения, на которое я сперва несправедливо грешил – окна наполнились ярким закатом, а затем сумраком дождливого вечера. Часы показывали без четверти полдень.

      – Недавно у нас?

      – Простите? – я обернулся. Парень с такой же дорожной сумкой, как и у меня, стоял в полушаге за моей спиной и показывал на гравюру.

      – Обычно никто не обращает внимания, только приезжие. А жаль, красиво. Каждый раз останавливаюсь, – он шагнул ко мне и протянул руку. – Мартин.

      – Богдан.

      Мартин излучал уверенность и непомерное счастье. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы решить, будто Край – лучшее место во всей Вселенной. Он лучился энергией, и даже хилый свет из дождливого окна ухитрялся искриться в его коротких светлых волосах. Глаза он щурил, но не близоруко, а как от слепящего солнца. Его лицо шелушилось, словно обгорело на пляже, вот только судя по погоде, пляжи в это время тут неважные.

      Обменялись рукопожатиями. Мартин снова указал на картину.

      – Посмотри на него. Удивительные люди эти искатели. Уставился на механизмы вселенной за краем мира, словно ожидал увидеть там что-то более прозаическое. При этом его абсолютно не смущает, что у солнца есть глаза и рот, – он засмеялся. – Я б с ума сошел от такого факта.

      – Гораздо любопытнее узнать, чем он проковырял небесную твердь?

      – Хм, – Мартин потер подбородок, – никогда не задумывался об этом. Видимо, мы не все знаем о его посохе. Но вы, Богдан, определенно несете нам свежие идеи. Только не надо говорить о гравюре перед ученым советом, они люди без юмора – не поймут.

      Я указал на дорожную