Преступление в Орсивале. Эмиль Габорио

умолк на полуслове. Наморщенный лоб и плотно сжатые губы изобличали усиленную работу мысли.

      – Что теперь? – переспросил папаша Планта.

      Г-н Лекок удивленно глянул на собеседника, как человек, которого внезапно разбудили.

      – Простите, сударь, я забылся, – сказал он. – А все моя скверная привычка размышлять вслух. Поэтому я предпочитаю всегда работать один. Если бы чужие уши подслушали мои колебания, сомнения, шаткие гипотезы, я потерял бы репутацию чудо-полицейского, сыщика, для которого не существует тайн.

      Старый судья снисходительно улыбнулся.

      – Как правило, – продолжал полицейский, – я отверзаю уста не раньше, чем приму решение, и тогда уже тоном, не допускающим возражений, изрекаю истину, говорю, что дело, мол, обстоит так-то и так-то. Но сегодня я позволил себе несколько расслабиться, потому что работаю вместе с человеком, который понимает, что такую, на мой взгляд, запутанную задачу невозможно решить с налету. Я ничуть не стыжусь, что искать приходится на ощупь. До истины одним махом не доберешься, к ней ведет длинный ряд сложных расчетов, для этого необходимо выстроить цепь индукций и дедукций. И в эту минуту мне явно не хватает логики.

      – В каком смысле? – поинтересовался папаша Планта.

      – Да очень просто, господин мировой судья. Я думал, что понял преступников, изучил их, как свои пять пальцев, в начале работы это главное, но теперь не узнаю своих воображаемых противников. Кто они – круглые дураки, великие хитрецы? Вот над чем я ломаю голову. Мне казалось, что, разгадав уловки с постелью и с часами, я отчетливо представляю себе меру их изобретательности и возможности их ума. Переходя методом дедукции от известного к неизвестному, я путем несложных умозаключений мог бы, казалось, предугадать все, что они способны изобрести с целью отвлечь наше внимание и сбить нас с толку. Если принять это за исходную точку, то мне, чтобы узнать истину, оставалось только предполагать всякий раз обратное тому, что я видел. Я рассуждал так:

      Топор найден на третьем этаже – значит, убийцы умышленно отнесли его туда и бросили.

      На столе в столовой они оставили пять бокалов – значит, их было либо больше, либо меньше, но только не пятеро.

      Труп графини обнаружен на берегу реки – значит, его отнесли туда с какой-то целью.

      В руках жертвы найден лоскут материи – значит, его вложили сами убийцы.

      Тело госпожи де Треморель изранено ударами кинжала и чудовищно изуродовано – значит, ее убили одним ударом.

      – Браво! Браво! – вскричал папаша Планта, не скрывая восторга.

      – Да нет, не «браво», – вздохнул Лекок, – здесь моя нить обрывается, и я упираюсь в пустоту. Если бы мои дедукции были верны, топор оказался бы попросту положен на паркет.

      – И все-таки браво! – упорствовал папаша Планта. – Ведь это обстоятельство не более чем частность, которая ничуть не разрушает всю систему. Яснее ясного, что у преступников было намерение