Заложница олигарха. Анна Гвидичи

же, как я, пленником, но вовремя научился жить по правилам Барона. Забавно, но я только сейчас заметила, что Гена с шефом не разговаривает. Совсем. Односложные ответы не в счет. «Да, шеф», – как отклик робота на команду, набранную с консоли. При этом он не боялся его, не сторонился и не испытывал вообще никаких эмоций кроме грусти.

      Он тяжело вздохнул, когда услышал, что меня снова нужно связать. Перечить не стал. Никак больше не позволил себе выразить отношение, но я запомнила его вздох. Не ладилось между ними. Не было единодушия, как между верным слугой и мудрым хозяином. Что-то Гене активно не нравилось, но он ничего с этим не делал.

      Неужели я виновата? Вернее, мое присутствие здесь? Вряд ли Барон с ним советовался, когда отдавал приказ на похищение. Хозяин дома вообще никого кроме себя не слышал, да и со своей головой были проблемы.

      То он ненавидел дочь врага и за ремень хватался, то гладил пальцем по подбородку так нежно, что у меня голова кружилась. Я пила шампанское один раз и помнила ощущение лопающихся пузырьков на языке. Действительно игристое вино. Дерзкое, будоражащее…

      «Возбуждающее», – крутилось в мыслях, но я пугалась их сильнее, чем Барона. Этого не может быть. Это просто стресс. Безумие, передающееся воздушно-капельным путем. Первые признаки Стокгольмского синдрома. Такого обидного и неприятного для жертвы. Тебя бьют, а ты любишь похитителя и хочешь еще.

      Нет, это не моя история. Сейчас Гена потащит меня в темницу, я полежу в веревках, и все станет на свои места. Никаких пузырьков шампанского, никакой слабости в теле и ощущения чужого безумия. Черт, Барон заразен, он по-настоящему заразен. Мне уже смеяться хотелось, прыгать и напевать песенку Фрэкен Бок: «А ля-ля-ля-ля-ля, а я сошла с ума. Какая досада».

      Конечно, досада. Две недели – это чертовски много. Если меня на второй день так разбирает, то, что будет к концу срока? Через неделю? Через три дня?

      Нужно найти якорь. Опорную точку, за которую можно держаться, чтобы не поехать крышей. Пусть это будут картины в гостиной Барона. Они абстрактные, у них сложный сюжет, мысль и структура. Я хочу потеряться в их цветном лабиринте. Вернее, спрятаться от той фигни, что только что произошла.

      Сюрприз, конечно. Я собиралась бороться с похитителями, но не ждала, что придется сражаться еще и с собой. Подчиняться правилам ради выживания, давить вспышки ярости и медитировать на чужие картины. Я возьму себя в руки и придумаю, что делать. Я просто устала. Все тело болит и мешает мыслить не просто здраво, а хоть как-нибудь.

      Гена отвел меня наверх, пыхтя за спиной и приказывая держаться у стены, когда он открывает двери. Связал не так туго, как вчера, и даже разрешил удобно улечься на кровати. Обстановка в комнате была еще одним раздражающим фактором. Я дома жила хуже, чем выглядела моя тюрьма. Да я бы только к концу института позволила бы себе так есть и так одеваться. И то упахавшись вусмерть. А здесь ничего делать не нужно. Лежи тихо, молчи в тряпочку и взгляд на хозяина не смей лишний раз поднимать. Это справедливо разве?

      Почему я в кровь должна биться, чтобы