Повесть о плуте и монахе. Илья Бояшов

как сидоровых коз! Из-за тебя, убогий, гоняют с утра до ночи. Когда же ты надорвешься, не выдюжишь? И принесло тебя на нашу голову! Никогда еще не встречали мы такого блажного.

      Он молчал, сгибаясь от тяжести ведер. В конце лета загрохотала вдали гроза. Туча приближалась к монастырским угодьям. Молчаливому сказали:

      – Бросай свои ведра, святоша! Погляди на небо, или вовсе лишился ты ума? Так тебе и поверим, что трудишься во имя Господа! Не иначе, под нас подкапываешь. Не иначе, стремишься занять тепленькое местечко, понравиться самому настоятелю.

      Он словно и не слышал. Они махнули рукой на блажного и беспечно купались. Увидев приближающегося наставника, подбежали к старцу, показывая на небо. Тот же сказал, словно не слыша грома:

      – Отчего меня ослушались? Надобно поливать, как и прежде!

      Пожали они плечами и, как только монах ушел, бросили ведра: «Совсем рехнулся старец! Где это видано – поливать в дождь огороды?» И побежали под навес. Когда хлынул дождь, продолжал лишь один блажной поливать, как наказывал старый монах.

      Когда дождь кончился, оглянувшись, увидел послушник старца. Пристыженные служки стояли рядом с монахом, не смея вымолвить ни слова в оправдание. Он же им кротко сказал:

      – Правы вы. Стоит ли поливать землю, когда сам Господь взялся за дело? Нет, люди разумные в дождь не работают. Бегите в свои кельи.

      И отпустил служек. Они за спиной старца смеялись над блажным и показывали ему языки.

      Подойдя к оставшемуся, старец спросил:

      – Не злость в тебе под смирением? Не гордыня, не хитрость, готовая показать жало?

      Стоял послушник весь мокрый, вода еще стекала по нему – увидал монах в юных глазах радость.

      И спросил:

      – Не чувствуешь ли озноба в своем теле? Не застыл ты, исполняя мое повеление?

      Отвечал Алеша:

      – Не холод, не озноб, но огонь горит во мне!

      Монах же сказал:

      – Молчи, молчи другим об огне! Великая то тайна.

5

      Кто-то из братии, видя, как старец одного лишь ученика не милует, а с остальными добр и ласков, спросил:

      – Отчего не приласкаешь сироту, не пригреешь теплым словом? Разве то по-Божьему – всем прощать провинности, а его одного лишать и ласки, и доброго слова? Кто, как не ты, способен говорить утешающие слова, кто, как не ты, может ободрить и окрылить любого? Знаем, велик в тебе дар пастыря. Но его словно лишаешься, когда подходишь к послушнику. С ним обходишься, как с нелюбимым пасынком.

      Засмеявшись, старец ответил:

      – Добрый и честный брат мой! Певца, чей голос с рождения сладостен и прозрачен, кому Господь дал великую силу, не учат петь. Сам Бог вложил песни в уста его. Не учат летать пташку лесную, сама знает она, как ей трепыхаться, радостно напевая, над грешной землей. Что скажешь сказочнику, знающему наперечет тысячи сказок, – какую былину можно спеть ему, брат мой? Какую присказку молвить?

      Добавил старец:

      – Истинно, быть ему таким праведником, какого я еще не встречал в своей жизни. До самой глубокой