Убить нельзя помиловать. Марина Семенова

себе, чем ему:

      – Не будет. Ни вагона, ни тележки…

      – Какой тележки? – Егор бросил безуспешные поиски, подошёл ко мне, заглянул в глаза.

      – Никакой…

      – Ты можешь мне толком объяснить, что случилось? – его голос набух тревогой. – Что сказал врач?

      – Он сказал… сказал, что я бесплодна… что у меня, практически, нет шанса забеременеть.

      – Серьезно? Вот засада…

      Он покружил по комнате, остановился у стенки, уперся в нее лбом и, стукнув кулаком по облезшим обоям, выдохнул с горечью и злобой:

      – Курить-то как хочется, блин…

      Потом подошёл ко мне, заглянул с мольбой в глаза:

      – Мышонок, у тебя точно ничего нет? Никакой заначки? Я же знаю, что ты любишь оставить что-нибудь на чёрный день… Не жмись, дай на сигареты!

      – А знаешь, Борис, ты прав… Не нужно ничего оставлять на чёрный день! – я рванулась в коридор, вихрем пролетела по квартире, и, вернувшись, швырнула на стол смятые купюры. – На! Бери! Накупи бухла, сигарет! Потрать всё! Чего ждать? Ведь – вот! Вот – он! Наступил уже, пришёл! – вопила я, глотая слезы.

      – Кто пришёл? – не понял Борис, морща недовольный лоб. Его раздражали мои ребусы. В первой половине дня его раздражало всё.

      – Тот самый-самый черный день! – и реки слёз полились из глаз.

      Мужчина отреагировал мгновенно, метнулся ко мне, сгреб в охапку.

      – Мышон, ну зачем так мрачно… Я, конечно, ничего не понимаю в этих ваших бабьих делах, но, по-моему, ты себя рано хоронишь. Врачи не боги, тоже частенько ошибаются.

      Этим «ты себя рано хоронишь» он словно отделил меня от себя, отсек одной фразой. Стало совсем тошно. Я смотрела на Бориса так, словно видела впервые, как смотрят на незнакомца, силясь понять, что перед вами за человек и стоит ли с ним иметь дело.

      – А я думала – это наши с тобой общие дела.

      – Ну, конечно общие, мышка! Конечно – общие! – он взмахнул руками, пытаясь меня подбодрить, но тут же поник, опал. – Господи! Как же курить-то хочется!

      Борис метнулся в ванную и вернулся оттуда со своими грязными джинсами, вынутыми из стиральной машинки, дрожащими руками обшарил все карманы и через минуту просиял:

      – Вот! Вот она родимая! Я же помнил, что ещё где-то была!

      Борис потряс перед моим лицом измятой сигаретой, отшвырнул в дальний угол кухни джинсы и, метнувшись к плите, прикурил от газовой конфорки. Сделав первую затяжку, опустился на шаткий стул и блаженно улыбнулся. Покачавшись с минуту на двух некрепких ножках хозяйского стула и сделав еще несколько неторопливых затяжек, он неожиданно воскликнул:

      – Слушай, мышонок, так это теперь нам что, можно не заморачиваться? Теперь можно в тебя кончать, да?!

      Я слушала его в легком оцепенении, не зная, что ответить. Молчала, разом ощутив, как же неуютно мне в этом чужом, заброшенном доме рядом с этим чужим заброшенным человеком.

      Похоже, Борис считал это моё состояние, подорвался, бросил окурок в мойку и опустился передо мной на колени:

      – Прости, прости, прости, мышоночек! Сболтнул,