Материя. Иэн Бэнкс

одра моего отца. И мне надо знать, как это произошло, – ведь я же сын. Не поможете ли вы запечатлеть это событие в моей памяти, чтобы я мог наконец оставить его в прошлом? Иначе мне будет казаться, что сцена, слова, поступки постоянно меняются, потому что для меня нет определенности. Это станет застарелой раной, я буду бередить ее снова и снова.

      Фельдмаршал выглядел очень смущенным – Орамен никогда его таким не видел.

      – Я не был с вашим отцом, когда он умирал, – сказал Верребер. – Я был с экзальтином и получил известие в дороге, а потом долго стоял снаружи здания – не хотел мешать, пока там пытались спасти короля. Я не слышал, чтобы ваш отец отдавал такой приказ касательно пленных, но это не значит, что приказа не было. Впрочем, уже не важно. Умерщвлен враг по приказу или в приступе горя, его не воскресить.

      – Нет, я не желаю обсуждать это, – сказал Орамен. – Меня больше волнует репутация отца.

      – Должно быть, его мучили сильная боль и отчаяние, ваше высочество. В таких случаях люди не могут отвечать за свои поступки. Они становятся сами не свои и говорят такие слова, каких обычно никогда бы не сказали. Даже самые отважные люди. Смерть не всегда бывает назидательной. Повторяю, ваше высочество, лучше в этом не копаться.

      – Вы хотите сказать, что отец умер совсем не так, как жил? Он счел бы это тяжелым обвинением.

      – Нет, ваше высочество, я этого не говорю. И в тот момент, когда он умер, меня рядом не было. – Верребер помолчал, словно не зная, как точнее выразиться. – Ваш отец был храбрейшим из всех, кого я знал. Не представляю, чтобы он не проявил стойкости перед лицом смерти, как делал не раз, смотря ей в глаза. Но он был не из тех, кого сильно влекло прошлое. Даже совершив ошибку, он извлекал из нее урок, а потом забывал о ней. Мы должны поступать так, как поступил бы он, и смотреть в будущее. А теперь, ваше высочество, прошу прощения, но меня ждут в штабе. Планирование операции еще далеко не закончено.

      – Конечно, Верребер, – сказал Орамен, прикладываясь к бокалу. – Я не хотел задерживать вас или без надобности растравлять какие-то раны.

      – Да, ваше высочество. – Фельдмаршал поклонился и вышел.

      Орамен счел себя в какой-то мере избранным – ему столько удалось извлечь из Верребера, слывшего молчуном. Этого совсем нельзя было сказать об экзальтине Часке – следующем, к кому обратился принц, желая знать все обстоятельства смерти отца. Экзалтин был округл телом и лицом, а в темно-красных одеяниях казался еще толще. Он разразился длинной историей о своем присутствии при последних минутах короля, сводившейся к тому, что его, Часковы, глаза были полны слез, а в ушах стоял единогласный скорбный плач, так что ничего толком он, Часк, не запомнил.

      – А как продвигаются ваши занятия, юный принц? – спросил экзальтин так, словно возвращался к более важной теме. – Продолжаете черпать из источника знаний? Да?

      Орамен улыбнулся. Он привык к тому, что взрослые спрашивают о его любимых школьных предметах, когда не могут придумать ничего другого или хотят уйти от неприятного разговора. А потому он отделался общими словами и удалился.

      – Говорят,