.

твой грубый пенал натер бы всю промежность! Ха-ха-ха-ха-ха!

      Поневоле причудился – чуть не за шеей! – эдакий торгосвищер в пестром кафтане, алчно потыкивающий сальным пальцем в раззявившегося на местные прикрасы бедолагу.

      – Pardon, mademoiselle, – неловко расшаркавшись пред девой, политесно замершей в знак повиновенья, юноша живо обернулся: неужто товарищ по несчастью? Помочь ли? Но увиденное не могло быть реальностью…

      Дом с вывеской продолжался направо этаким широким подиумом: дощатый щеластый настил под косым навесом, стланым выцветшей вихрастой соломой. Но опять с претензией – с перильцами и лавками вдоль них, позволявшими созерцать цветастый половик в центре, кой свидетельствовал о регулярно даваемых тут лицедействах. Как и все утро шло наперекосяк, и тут все было наизнанку: на той авансцене, возвышенной над партером площади, двое актеров важничали за всю труппу, потешно изображая толстосумов разного настроя. Один – пузоватый приземистый сударь в знатном кауром кафтане (не с железными пуговицами, ладно, но с костяными уж наверно!) – безлично пялился прямо на нашего юнца, поковыривая в зубах острой щепой и смачно сплевывая в партер за перила, чуть нашему юнцу не на сапоги, ей же ей! Второй же – точная копия первого, но в кафтане более светлого колёра, – как раз активно скоморошничал (юноша аже рот раскрыл от изумления его искусством): бегал судорожно вдоль противной стороны террасы, смешно спотыкаясь той-раз о малость недобитые до нуля клинья (доски-то свеженькие, еще перестилать их после усушки), вздымал стало быть руки и вообще горнольствовал перед совершенно пустой аудиторией – ибо площадку снаружи покрывала мутная лужа с размятыми в грязь берегами. Прохожий поток, голохясь и толкаясь, умело обтекал ее, издали косясь на вспотевшего оратора и ехидно лыбясь. Актер же – к чести его искусства – этой пустой грязной лужи и этих гнусных химских ухмылочек в упор не чуял, а только выражался с еще большим апломбом – так что натурально чудилось: да где-то рядом он, тот бедолага, адресат послания, надо лишь оглядеться попристальней. Купчик же меж тем, вобрав в легкие побольше воздуха (да еще за щеки прибрав по довесочку – ну чистый торгаш!), продолжал – то возвышая голос в басы, то артистично снижая до мечтательной вкрадчивости, маня и ошеломляя:

      – Ты ведь из-за Коголана, а? Из-за Коголана! Да, впечатлительный у вас там крой. Пополнить, что ль, мою коллекцию провинциальных прикидов? Ты же за десято́к звонких левов взымешь себе живую дамочку, ажно разодетую пояре сей картинной красотки, да притом обученную особым манерам! Десять могучих львов за проношенные штаны, это ли не щедрость?! Порты не стоят того, конечно, но что золото? Богатство не мальчика, но мужа нам знамо в чем, и твое-то немалое будет! Может, дело-таки в волшебном гульфике? Ха-ха-ха! Давай их сюда!

      У юноши уже цветасто мутилось в глазах и переливчато звенело в ушах от сего похотливого крика. Что же, в самом деле, за уличный фарс и для кого играемый? Какие штаны, какие переодевальные маскарады?