Король эльфов. Книга I. Андрей Владимирович Устинов

сего наглеца, каждое второе слово сдабривавшего тухлой отрыжкой? Ну уж, челяди-то легко указать на ее место. Пришлось, как говаривала кормилица, собрать мысли в пучок и высказаться весьма оченно, медленно разжевывая слова, точно скармливая их, посчетно, тугому борову:

      – Быть поваренком? Я дворянин!

      Трактирщик, понятно, залебезил, дыхая прямо в лицо еще новыми дурными ароматами: да не обиделся бы мастер Гаэл, да верно ли мастер Гаэл хорошо себя чувствует? Да не объелся ли он сам, с утра-то, квашеной капустцы?! Ей-ей, о ком он все талдычит? Пусть-ка сам разбирается со своими постоялыми собутыльниками! Пришлось выразиться еще прямее, в расчете на прямую извилину собеседника:

      – Сударь, отобедать с вами я не смею! Благодарю! Дела-с!

      Верно кажут – простолюдие страсть как любит, чтобы его величали сударем. И мошенник эка заважничал, зафамильярничал – бросил, свысока бороды, даже не слишком расходуя отрыжку: “Ну, ступай, ступай. Дай Голох тебе здоровья”.

      Он легко – наконец на чистый воздух! – вскочил, да чертовы дверные створы оказались лишку тяжелы для его легкости, но с подмогой подскочившего плосколицего…

      Солнечные лучи едва не пожгли очи. Он прикрылся ладошей. В ушах звенели голоса. Почудилось, что, отражаясь от закопченных оконец, от мутных ночных луж, все политические новости, все местечковые сплетни превращались в пытливые искорки света, мельтешащие перед слезящими глазами… Постепенно зрение прояснилось: да что же это? Чуть ли не зеленокожие химы, которыми кормилицы пугают детей, просеменили мимо, разноречиво тордыча. Или солнце отпустило еще одну цветастую шутку? Порывшись в тайном кармашке куртки – пусто! кажется, надлежало бы кинуть плосколицему служке хоть зазеленелую медяшку, – он панибратски буркнул merci, неуверенно махнул рукой и, перезапнувшись, обнаружил себя в середке бурлящей улицы. Так вот, увлекаемый водоворотами квартальных интриг (вздорных соседских склок, приветствий с размашистыми хлопками по плечам да тычками в бока – да вы знаете, каково бывает, тут и к обеду до угла не доклячишь) он побрел, полный зевака, незнамо куда, незнамо зачем, потерянно твердя под нос мальчишескую считалку: “Это город, в нем живут герцог, стражник, баламут, лекарь, пекарь, поп и плут. Кто в нем я, что я за люд?”.

      Вывеска гласила так: “Эл и Пирси”. Буквы были важные: золоченые, с завитушками и оттенением, так что необученный долго бы шлепал бестолково губами, напрягал морщиной лоб и выскребал перхоть из затылка, не в силах понять их склада. Дальше разъяснялось: “Робы и Хламиды. Кафтаны и Камзолы. Прочее”. И здесь тоже крылся расчет на господ с изыском: каждая литера рядилась в соответственные миниатюрные одежды – все робы обернулись куртуазно в розовые полупрозрачные платьица, а семеро камзолов натянули блестящие, иссиня-черные мундиры. Низ вывески украшали заманные иллюстрации грядущей жизни клиентов; тщательнейше, до последней нитки выписанные костюмы, посыпанные при росписи слюдяной крошкой, дабы блеск их