Король эльфов. Книга I. Андрей Владимирович Устинов

репыша, мнущегося у косяка, по завиткам бороды искорками скакали отблески огня, да и порожная доска (тьфу-ты, как сказать-то? дверная половица ль?) плясала-потрескивала под ногами, так что напоминал он отскочившее от очага тлеющее полено. А второй, молодой, – полусогнувшись, бледным пятном прошмыгнувший мимо рыжего, – качал теперь белесой макушкой над купою лещины – точь-в-точь призрак кладбищенский, карабкающийся из могилы.

      Джеб – лайфер, темная тень в темной тени, – встрепенулся, прищурился. Но лица юноши было не разобрать – даже лунный луч, что вырвался как по колдовству из тайной бойницы мрачной облачной башни, стушевался, будто ослепши, закружил наощупь около русоголового, едва цепляя, да тот еще, кряхтя, ниже засел в кусты.

      – Псс-т! – ласково прошипел Джеб, неслышно распуская тесьму куртки, и тут же из-за откинутой полы, из особого мехового кармана высунулась, нюхая напитанный трактиром воздух, уродливая мордочка ушана. Бережно выпростав его, со спеленатыми крылами, из кармана на рукав и разбросив тряпицу-попонку, Джеб мягко подкинул серый комок вперед – тут же ушан распустил кожистые рукокрылья, в два беззвучных маха выправил полет и, в самой пяди скользнув от лика юнца, победно заверещал, забиваясь под массивный водосток.

      Да – именно эту парочку караулили лайфер и его мышь. (А-а, лайферы? Полуночники, самые закоренелые воры и убийцы – у них не заживешься. И гордятся одними своими мышами-летунами, неведомо как прирученными, что служат им ищейками.) Да-да, Джеб выглядывал именно этого деревенщину-молокососа, блеснувшего нынче денежкой на городском рынке – то-то, небось, пьют сейчас сладкий розовый мускат за его невинность ветреные рыночные красотки, звонко хохоча: “угости девушку, красавчик”, “дай погадаю-те, золотой”! А рыжий чурбан – посланный, можно зуб дать, присматривать за парнем – знай-сам накачивался на дармовщинку, мешая сорта, золотым метарским элем, да подначивал недотепу начистить-таки девочкам перышки в одном труднодоступном месте – “ну ты не промахнись!..”.

      – Ах, нечисть! – петушком взвизгнул юнец, отмахиваясь от примерещившегося упыря. Угодил голой ляхой куда-то в склизкие заросли крапивы и еще запричитал в голос: – Ах, нечисть, ах, нечисть!

      Рыжий тоже икнул испуганно: за спиной его маячили багровые тени, несся гогот как от тыщи чертей, а впереди, куда он зашагнул было, все омертвело под пепельным саваном повергнутой в облака Луны. Ничего этого рыжий, конечно, так тонко не чувствовал, все еще пребывая в золотом дурмане, но золото вдруг осело горечью на нёбе и – слишком громко, точно перекрикивая мертвящую тишину, – он кликнул дружка вдруг севшим, фальшивым голосом:

      – Удобства-то с другого боку, мастер Гэль! Куда же вы в самую колючь?!

      Рыжего Джеб убил сразу – еще тот досипывал фразу, еще выдувал искристое облачко пара, словно хмельную душу, еще скрипела перепуганная половица под кожаным сапогом, а смерть уже расколола его висок темным зубрием уверенно выметнутого кинжала. Сполох пьяного смеха, выплеснувшийся из глубин трактира, кстати заглушил звук падения: слышен был только слабый шелест-хруст – тлеющее в очаге полено таки подломилось. “Поделом же старому лису”, – пробормотал Джеб с неожиданным чувством.

      – Тебя бы, дядька, так прихватило, – отозвался вопросу рыжего ломающийся дискант: нотка бодрости, нотка обиды, нотка стыда – вся гамма подростковых эмоций. Затем раздались треск веток, шуршание и топотание, облегченный выдох, – исполать, мастер Гэль натянул-таки штаны. Вновь выглянула Луна, а за ней и белесая макушка опять беспечно заплясала над кустами…

      “Гэль! Что за имя-то несуразное. Эх, молодо-зелено!” – добродушно оскалился Джеб, звериными шагами-прыжками подбираясь к темной купе. И еще улыбнулся, по-доброму потчуя затылок недоросля каленым кастетом: – “Чай, до свадьбы заживет!”.

      Наперво ему снились тишина и темнота, в которых он плавал, аки нерожденный. Позже приснилось, что кто-то упорно светит в глаза огромным оранжевым фонарем, бьет что есть мочи по лицу огромными – с тарелку – холодными ладонями и кричит пронзительным голосом, поминая весь небесный пантеон: “Вставай! Бодрись!”… На молитву ль? Он послушно размежил веки… Действительно – его отчаянно хлестал по щекам плосколицый веснушчатый малый с голубыми глазами по восемь севов, истово канючивший: “Поднимайтесь, сударь. Пожалуйста, поднимайтесь! Во имя Голоха, защитника нашего, и супруги его Метары, и…”. Лучи солнца, которое таилось за затылком парня, обрисовывали вокруг его головы нечто вроде нимба божественного присутствия, точно Метара и впрямь проявила легкий интерес к происходящему.

      Его самого происходящее почему-то совсем не пугало – наоборот, придавало значимости его персоне. Он с довольством отметил, что мальчишка (рябчик, таких называют в народе) – едва ли не ровесник – ведет себя недостойно, весьма несдержанно и вот-вот разноется в ручей, тогда как сам он наконец-то абсолютно собран, спокоен и ах как великодушен. Мысли его были настоль быстры и проницательны, что он уже сейчас улыбался еще не придуманному каламбуру. Он попытался было с улыбкой привстать – стоило ли отказывать малому в столь малой просьбе? – со снисходительным интересом отметил, что не совсем помнит, как это делается, и мир перевернулся: солнце