Культурология. Дайджест №1 / 2015. Ирина Галинская

волнующиеся годы, и наступает омертвение. Страстная, одержимая душа вдруг останавливается, и умолкает призывный гул ее водопада.

      На что вы, дни! Юдольный мир явленья

      Свои не изменит!

      Все ведомы, и только повторенья

      Грядущее сулит.

      Недаром ты металась и кипела,

      Развитием спеша,

      Свой подвиг ты свершила прежде тела,

      Безумная душа!

      И, тесный круг подлунных впечатлений

      Сомкнувшая давно,

      Под веяньем возвратных сновидений

      Ты дремлешь, а оно

      Бессмысленно глядит, как утро встанет,

      Без нужды ночь сменя,

      Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,

      Венец пустого дня 100 !

      Это – отзвук из ненаписанной книги Баратынского, это – первая, не дошедшая до нас глава его поэзии. Неодновременность, непараллельность в развитии души и тела, досрочность переживаний, то, что отравило жизнь и поэзию Лермонтову, – это, очевидно, в доисторический, так сказать, период Баратынского ложилось гнетом и на него. Его прошлое было стремительное движение, которое теперь уже застыло, оцепенело, – говоря его собственными словами:

      Так ярый ток, оледенев,

      Над бездною висит,

      Утратив прежний грозный рев,

      Храня движенья вид.

      Он спешил, он жадно пил жизненные впечатления несозревшими устами, – и вот теперь «не постигает он души употребленья», и она безвременно иссякла, опустошилась, и тело ненужной и сиротливой тенью влачится без нее.

      При таких условиях, при этом нравственном автоматизме разве достижимо счастье? Его и нет под слоем того унылого спокойствия, которым дышат иные страницы Баратынского. Несмотря на свою резигнацию, он несчастен и он не может отрешиться от своей печали.

      Но Баратынский глубоко показал всю внутреннюю недоступность счастья не только для себя лично, но и для всех людей вообще, и в то же время засвидетельствовал неодолимость тоски по счастью, – «желанье счастия в меня вложили боги». При этом знаменательно, что, в отличие от многих певцов земной скорби, он разрушительным началом «блаженства прямого» считал не эмоциональные человеческие страдания, не сердечные боли, не смерть. Ему, конечно, было «жаль земного поселенца»101 с его повседневной заботой и печалью; но, более исполненный мысли, чем задушевности, он источник нашего несчастья философски видел в самой духовной конституции человека, в его положении среди необъятного мира. Именно эта фатальная неприспособленность к счастью наряду с немолчным желанием его составляет, как мы уже сказали, центральную мысль в поэзии Баратынского. Он не понимает мира без человека и первый рассматривает в связи с последним. Вселенная как поприще для людей составляет предмет его исключительной думы, и поэтому для него так важна проблема счастья. И вот, человек для него по самому происхождению и по существу своему является обреченным на муку вечного противоречия. Дети Прометея, «чада святотатства», мы осуждены

100

Стихотворение, написанное в 1840 г. (Приведено полностью) (там же. – С. 194).

101

Из стихотворения «Недоносок» (1835) (там же. – С. 182).