На Алжир никто не летит. Глеб Шульпяков

одного только страха. Они совершенно искренне его уважали и им восхищались. «Дерзкий!» – как-то донеслось до меня. И с каким выражением это было сказано!

      Я ждал в пустом коридоре, пока не покажется Володя, одновременно нервничая и из-за его возможного появления, и из-за появления кого-нибудь непрошеного, что сорвало бы мне все дело. Почему-то я был убежден, что должен сделать это в одиночку – постоять за свою честь; я считал себя униженным Володиным поведением, пусть даже меня он практически игнорировал, а помыкал лишь своей «братвой». Все равно! Мне было страшно, но вместе с тем я ощущал нечто вроде гордости – ведь несколько дней я обдумывал этот шаг и наконец-то на него решился!

      Володя не замедлил появиться, я бросился на него с кулаками – и тут же оказался на полу, даже не поняв, ударил ли меня Володя или просто толкнул. Я видел, как Володя заносит ногу – я тупо пялился на нее, ожидая удара совершенно равнодушно, – но Володя немного пооглядывался, подумал – и поставил ногу на пол. Потом, мельком глянув на меня, последовал было по назначению, но неожиданно вернулся, сделав пару шагов назад. Он нагнулся ко мне, взяв за лицо, приподняв его, обратив к себе.

      – Что с тобой? – с брезгливым сочувствием поинтересовался он.

      Я молчал, стремясь сохранить как можно больше достоинства. Он все с тем же выражением изучал меня.

      – Ты хоть знаешь, на кого лезешь?

      – Да, – твердо ответил я, как можно спокойнее и нейтральнее.

      Молчание.

      – Ну ты валет… – он засмеялся, толчком отпустив мое лицо, и ушел на этот раз окончательно, еще и громко зевая по дороге, и я точно знал, что это не представление для меня, меня он уже почти забыл и окончательно забудет, когда дойдет до сортира. Ему, как оказалось, было туда.

      Какой, однако, снисходительный убийца… Как он, должно быть, упивается, что «помиловал» меня! Какая честь и милость. (Я совершенно не подумал, что все это происходило в стенах заведения, где не любят беспорядков.)

      Я пошел в свою палату, лег на кровать и повернулся лицом к стене.

      И так и лежал.

      Другой день начался как ни в чем не бывало, но за обедом один все же завел (в его голосе звучало неподдельное благородное негодование):

      – Ты что, вообще нюх потерял… – но тут же был оборван царственным Володей:

      – Он же дурик, посмотри на него. Чего об него руки пачкать, геморроя больше, – он кивнул куда-то в сторону, как бы наружу, – ладно, стоп, проехали.

      И разговор перешел на другую тему.

      Все-таки под конец трапезы Володя сказал мне:

      – Слушай, батя. Ты так больше не фаршмачь. Не доводи до греха.

      Я смотрел в его темные, как бы сгустившиеся глаза и согласно и вдумчиво кивал, очень спокойно. За столом, кстати, никого уже не было, мы были одни.

      Володя еще немного посидел, все так же глядя на меня, потом резко встал и вышел из столовой.

      …До меня дошло, что я только что услышал, как коротко скрежетнул по полу стул, когда Володя резко поднялся.

      Больше я Володю Володей