На Алжир никто не летит. Глеб Шульпяков

костры…

      Странно, очень странно. Я все чаще исподтишка бросал взгляды на Володю, как будто обеспокоенный его вполне мирным присутствием. Мне самому не была ясна причина собственного беспокойства, пока я не укрепился во мнении, что где-то раньше я видел его и теперь силюсь вспомнить где; и, опять-таки, не ясно почему, это было исключительно важно для меня. Я понял, что не обрету покоя, пока не разрешу эту очень значимую для меня загадку, и я проводил время в докучливых воспоминаниях и фантазиях, причем для этого бесплодного и изнуряющего состояния уже вовсе не требовалось Володиного присутствия.

      И, наконец, меня осенило. Конечно же, все предельно просто. Володя – не кто иной, как предводитель стрельцов, под началом которого мне довелось служить в 1650 году. Я сразу же вспомнил и еще одного человека из его окружения, с которым мне теперь часто приходилось сидеть за одним столом, – это был Борча, к этому времени, видимо, помилованный и даже приближенный. Я был несказанно рад за Борчу (звавшегося теперь Ромой), но горькое, постыдное воспоминание омрачало мою радость – я чувствовал, что просто обязан объясниться с Борчей, чтобы хоть как-то, запоздало и лишь на малую толику загладить свою невольную вину перед ним. И не стоит откладывать это в долгий ящик.

      Также я знал, что Володя – единственный наследник Бога на Земле, и, может быть, это служило еще одной причиной, по которой мне было так необходимо вспомнить его.

      Кроме Володи и Борчи, и остальные лица казались мне знакомыми – вероятно, мы познакомились при тех же обстоятельствах. Странно, что никто из них явно не узнавал меня, – и почему-то я чувствовал себя несколько уязвленным.

      Нет, мне не показалось, что Володя и здесь и сейчас остается предводителем, более того, он предводительствует на всем участке, отданном под наше заведение.

      Что было странно, так это то, что компания за столом – да и не только – называла Володю Сережей. Сперва это меня озадачило, но, поразмыслив, я пришел к выводу, что в этом нет ничего удивительного: ведь он сын Бога, а стало быть, никто не должен знать его настоящего имени.

      – Володя, передай, пожалуйста, соль.

      – Я не Володя.

      Зачем отрицать столь очевидный и невинный факт? Ах, да…

      Я опять назвал Сережу Володей. Каждый раз он поправляет меня со все возрастающим раздражением. В первый миг я удивлен, но сразу же спохватываюсь – ведь я знаю причину. Я очень сконфужен; долго извиняюсь, прежде чем Володя смягчится, а может быть, просто устанет слушать мои извинения. Мне кажется, что он именно устает, иначе зачем бы он стал махать рукой и, недослушивая, уходить. В то же время отзываться на чужое имя он тоже не может себе позволить, тем более в кругу подчиненных.

      – Послушай, Борча.

      – Как ты меня назвал?

      – Извини, Роман. Я понимаю, что после всего, что случилось тогда…

      – А что случилось? Когда?

      – Ну, не будем вспоминать, ты ведь понимаешь… Так вот, поверь мне, я никоим образом не причастен