Ласковый ветер Босфора. Ольга Покровская

рукой раздавала авансы и обещания. Может, это с ней самой было что-то не так, раз она умудрилась прошляпить все, что было даровано? Растратить, разменять, выпустить из рук? Как же так вышло, что в свои тридцать три она из энергичной молодой женщины, известного режиссера, чьи спектакли шли даже на европейской сцене, счастливой жены и в будущем любящей матери превратилась в бессильную, никому не нужную, не имеющую ни профессии, ни друзей, ни семьи развалину?

      Из зеркала, в которое Катя иногда мельком бросала взгляд, на нее смотрела костлявая, испитая карга с потухшими глазами и кое-как остриженными седоватыми патлами. Это существо – язык не поворачивался назвать ее женщиной – ни во что не верило, ничего не хотело, перебивалось случайными заработками, которые иногда по доброте душевной подбрасывали ей бывшие сердобольные знакомые – повести детский кружок, снять рекламный ролик, срежиссировать праздник Нептуна в подмосковном санатории. То, что казалось когда-то отличной отправной точкой для карьеры, обернулось случайной вспышкой новогодней шутихи, холостым залпом. Жизнь кончилась, не успев толком начаться.

      Со временем Катерина запретила себе разыгрывать в голове спектакли, представлять новые постановки. К чему, если этого никогда не будет? Только травить душу и зарабатывать очередную отчаянную истерику. Надеяться на то, что однажды объявится блудный муж, она тоже перестала. Ясно было, что личная ее жизнь обернулась точно таким же пшиком, как профессиональная.

      Лишь иногда, во сне, к ней на несколько мгновений возвращалось все то, о чем когда-то мечталось. И Кате виделось, будто она бродит меж новеньких, выполненных по ее эскизам, театральных декораций, дает указания актерам, а потом смотрит из первого ряда зрительного зала, как разворачивается на сцене жизнь – живая, пульсирующая, настоящая, созданная ею. Лишь иногда ей до сих пор снились топочущие по земле розовые детские пятки, маленькие руки, обнимающие ее за шею, лохматый мальчишеский затылок, пахнущий солнцем, теплом и еще чем-то неопределимым, но таким родным, что щемит сердце. Катя ненавидела эти сны, потому что они заканчивались, и реальность наваливалась на нее вместе с мутным горчащим во рту похмельем. И снова нужно было собирать себя по кускам и погружаться в спасительное ватное бытовое забытье.

      Временами Катя как-то очень спокойно, отстраненно задумывалась о том, сколько еще будет тянуть это беспросветное, безрадостное существование. Ее сломили, лишили стержня, дела, необходимого ей как воздух. Так для чего было цепляться ослабевшими руками за разрозненные осколки былой жизни? Потерявшая свое призвание, свою работу, утратившая доверие к людям, чего ради она продолжала просыпаться по утрам и мутными глазами смотреть в серое окно? Казалось, что от последнего решительного шага ее удерживает лишь апатия, неспособность совершить такое, в общем-то, энергозатратное действо. Конец был так ясен, так отчетлив и близок, что Катя думала о нем совершенно без страха, просто ждала какого-нибудь