Лот Праведный. Исход. Рамиз Миртаги оглы Асланов

изменилось вокруг. Вышел караван на большую дорогу, где устроены предусмотрительно для страждущих путников колодцы с прохладной чистой водой, где пестреют на горизонте шатры скотоводов, где в оазисах пышных раскинулись селенья богатые и где белеют в тени каменистых холмов небольшие города за крепостными стенами, в которых нетрудно найти пристанище в домах постоялых, поесть лакомств в харчевнях, а на пестрых базарах купить необходимое или диковинное.

      Даже воздух здесь другой – смешались в нем тысячи ароматов. И легкий ветер, что дует постоянно. Как встанет солнце и нагреется земля, дует он в спину горячей струей, словно подгоняя путников подальше от мертвой пустыни. А как солнце зайдет, дует с севера знобкой прохладой, так что по ночам уже приходится укрываться одеялами в шатрах.

      Спит Лот в шатре дяди своего. Спит беспокойно. Выходит он иногда посреди ночи, чтобы вдохнуть воздуха влажного, что приносит ветер с родины его отца. Смотрит на бескрайнее небесное поле, усеянное звездами словно цветами, смотрит на огромную изумрудную луну, вглядывается в темноту горизонта, будто пытаясь увидеть в ней скрытые до рассветного часа чудеса грядущего дня. Странное лихорадочное возбуждение чувствует он в последние дни. Все ему непривычно, все тревожит своей чрезмерной красотой. Привык он к однообразию скудной жизни в пустыне. Привык к жизни суровой на грани смерти. И бежит Лот, забыв про стыд, от смутной тревоги в шатер матери своей – тихо проскальзывает сквозь полог, находит на ощупь край одеяла и спешит прильнуть к родному телу. А мать словно ждет его – вот уже ее рука ласковая зарылась в его кудри и сухие горячие губы прильнули к его прохладному лбу. И сразу становится спокойно на сердце Лота. Целует он руку его ласкающую и засыпает счастливый, чтобы чуть свет, разбуженный шепотом материнским, убежать в шатер дяди, где ему быть положено.

      Но однажды, проснувшись в шатре дяди и выйдя из него, чтобы пойти к матери своей с утренним приветствием, не находит Лот шатра ее – будто и не было его на месте, где был поставлен с вечера. И бежит Лот обратно в шатер Аврама, будит его, дерзко тряся за плечо, и пытается что-то объяснить, глотая от испуга слова. А Аврам лишь хмурится недовольно и требует, чтобы Лот вышел и подождал снаружи, пока он не оденется. И выходит Лот, недоумевая. А потом появляется дядя и, даже не оглянувшись на место, где стоял шатер Такхи, направляется к костру, на котором уже исходит паром похлебка утренняя. И берет Аврам чашу глиняную, в которую услужливо налил человек отвара, отпивает из нее два глотка мелких и тогда лишь говорит Лоту, стоящему над ним, глухим голосом, не смея глянуть в его сторону:

      – Ушла твоя мать. Сама ушла. И Рухаму с собой увела.

      А Лот молчит.

      – Упрашивал я ее остаться. Еще три дня назад, как вышли мы на большую дорогу, заговорила она со мной впервые об этом. Сказала, что ей лучше уйти с дочерью, а тебе лучше остаться.

      А Лот молчит.

      – Думал я над этим много и решил, что она права. И отпустил ее. И дал ей двух верблюдов с добром,