Происшествия в Токио. Драматургия. Павел Сурков

на фото…

      Юровский. Борода, да, борода… А как звали вашего отца? Случайно, не Николаем?

      Медсестра. Откуда вы знаете?

      Юровский. Я?! Я?! Я-а-а-а-а!!!! (кричит, бьется – Медсестра в ужасе отпрянула, – но вдруг застывает) Вы знаете, Мария, кто я такой?

      (Медсестра растерянно качает головой в отрицании, затем начинает перебирать историю болезни)

      Юровский. Не трудитесь. Меня зовут Яков Юровский, и я…

      Медсестра. Тут написано. Вы – директор Политехнического музея.

      Юровский. Это сейчас. А когда-то раньше я… Мария, однажды я убил нескольких людей. Несчастных людей, запутавшихся людей – и невинных людей. Нет, я, конечно, убивал не только невинных, я убил даже одного страшного злодея, ужасного человека… Вы хотите знать, кого я убил?

      Медсестра. Да что вы такое говорите? Это у вас бред…

      Юровский. Никакой это не бред. Мария, так скажите мне – вы хотите знать, кого я убил?

      (Медсестра завороженно смотрит на него – между Юровским, глядящим на нее безумным взглядом, и ею самой возникает напряженное пространство долгой-долгой паузы)

      Юровский (четко, громко, ясно, без тени боли в голосе). Мария, я убил человека, которого звали так же, как и вашего отца. Я убил последнего русского царя. Я убил Николая Александровича Романова, Николая Кровавого, Николая Второго.

      Медсестра (всплеснула руками). Ах!

      (Ее фигуру резко перестают подсвечивать – на секунду мы видим Юровского одного на сцене, но это длится лишь секунду – потому что немедленно из боковой кулисы появляется Гаврила. На нем – докторский халат, наброшенный поверх старой одежды – какая-то нелепая кофта, грязные штаны и стоптанные сапоги)

      Гаврила. Подумаешь, убил и убил. Эх, касатик, коли бы я тебе рассказал, кого я поубивал – что в гражданскую, что в империалистическую, – ты бы не поверил. Подумаешь, царя убил! Эка невидаль. Я, может, тоже, и царей убивал, и министров ихних, но молчу, не кичусь. Царя он убил, нашел, чем хвастать.

      Юровский. И в мыслях у меня не было хвастать.

      Гаврила. Ну а чем ты тут тогда занимаешься? Хвастаешь-хвастаешь, точно тебе говорю (садится на кровать Юровского, достает папиросы) Курить хочешь?

      Юровский. Тут нельзя.

      Гаврила. Тут, мил человек, теперь все можно, тем более – тебе. Вот я тебя и спрашиваю, хочешь курить или нет?

      Юровский. Хочу.

      Гаврила. Ну, закуривай. (протягивает ему пачку папирос, Юровский закуривает) Чудные папиросы, еще с тех времен. Царские. (Юровский закашлялся) Да не дергайся ты! Английские папиросы, царь такие покуривал – ага, тот самый царь, которого ты, как там у вас говорят? – пустил в расход…

      Юровский. Но я выполнял приказ…

      Гаврила. Ну, так все говорят – что, мол, я не я, лошадь не моя, всего лишь выполнял приказ, это они душегубы, а я ангел без крыльев…

      Юровский. Но я казнил государственного преступника….

      Гаврила. Престу-у-упника… Преступника он казнил… Ну-ну… А вот потом, может,